Избранные произведения в одном томе

Двигаться по укатанному снегу было намного легче, временами удавалось без остановки проползти десять — пятнадцать метров, кусая от боли губы всякий раз, когда ступня поврежденной ноги ударялась о льдышку. В одном месте Роберт не удержался и соскользнул в крошечный ручеек. Когда минут через пять он вновь выбрался на трассу, перчатки и куртка на животе были насквозь пропитаны ледяной водой. Огни городка не приближались.

В конце концов Роберт понял, что сил двигаться дальше у него уже нет. Дважды его вырвало, причем в обоих местах снег обильно окрасился кровью. Он попробовал сесть: если ночью пойдет снег, то, может быть, утром кто-нибудь заметит хотя бы торчащую из сугроба голову. Пытаясь выпрямиться, Роберт заметил мелькнувшую на фоне далеких огней тень. Тень приближалась, и из последних сил он заставил себя издать какой-то звук. Увидевший его человек позже сказал, что расслышал всего два слова:

— Извините меня…

На огромных санях крестьянин перевозил сено. Осторожно притормаживая и срезая, где возможно, путь, он привез Роберта вниз, в больницу.

К тому времени, когда туда добрались поставленные врачами в известность отец и мать, хирург уже сделал Роберту укол морфия и занялся ногой: необходимо было аккуратно совместить концы сломанной кости. Более или менее связный рассказ о происшедшем родители услышали только утром.

— И я увидел мчавшегося по склону мужчину. — Роберт старался говорить спокойно, не подавая виду, каких усилий стоило ему каждое слово. — Он услышал мои крики, подъехал, снял с меня лыжи и посадил на пень. Потом расспросил, как меня зовут, где и с кем я живу, пообещал спуститься вниз, послать ко мне на помощь инструктора и позвонить вам. Прошло полтора часа, стало совсем темно, и я решил больше не ждать, пополз вниз. С крестьянином и его санями мне, конечно, повезло…

— Очень повезло, — коротко заметила мать, маленькая полная женщина с расстроенными нервами.

Более или менее сносно она чувствовала себя только в городах, терпеть не могла гор, холода и идиотской, связанной с бессмысленным риском забавы носиться на тонких ненадежных дощечках вниз по склонам. Приехала она сюда лишь потому, что Роберт с сестрой, как и их отец, были без ума от лыж. От переживаний и усталости лицо ее стало белым. Разреши врачи Роберту двигаться, мать первым же утренним поездом отправилась бы с сыном в благословенный Париж.

— Скажи, Роберт, — спросил отец, — а не могло ли тебе померещиться от боли, будто видишь перед собой мужчину? Ваш разговор ты не выдумал?

— Мне ничего не мерещилось, папа. — Голова после укола морфия была тяжелой, но слова отца приводили в недоумение. — Почему ты решил, что я выдумываю?

— Потому что до десяти вечера нам никто не звонил, и только в одиннадцатом часу врач из больницы сообщил, что ты уже здесь. Инструкторы тоже ни о чем не знали.

— И все-таки он мне не померещился. — Роберта обижало, что отец не верит ему. — Войди этот мужчина сюда, я узнал бы его сразу. Высокий, в черной куртке, с голубыми глазами и короткими, почти бесцветными ресницами. Сначала мне показалось, что ресниц у него нет вообще…

— Сколько же, по-твоему, ему было лет? Как мне? — Отцу Роберта не исполнилось еще пятидесяти.

— Нет, не похоже.

— Может, как дяде Жюлю?

— Это, пожалуй, ближе.

Роберту хотелось, чтобы отец и мать оставили его в покое. Самое страшное позади, нога в гипсе, а через три месяца, по словам врача, он опять начнет бегать. Случившееся необходимо просто выбросить из головы.

— Значит, — заключила мать, — это был голубоглазый мужчина лет двадцати пяти.

Сняв трубку телефонного аппарата, она попросила телефонистку соединить ее со школой горнолыжного спорта.

Отец вытащил сигарету, подошел к окну, закурил. На улице шел снег. Он повалил сразу после полуночи; подъемники не работали, так как сильный ветер высоко в горах увеличивал опасность схода лавин.

— А с человеком, который меня подобрал, вы уже говорили?

— Да. Он назвал тебя отчаянным храбрецом, а еще заметил, что больше пятидесяти метров ты бы дальше не прополз. Я дал ему двести франков. Швейцарских.

— Тс-с! — призвала их к тишине мать. — Вас снова беспокоит миссис Розенталь, — проговорила она в трубку. — Да, благодарю. Врачи сказали, особенно беспокоиться не о чем. Мы только что говорили с сыном, и одна маленькая деталь в его рассказе показалась нам немного странной. По словам мальчика, рядом с ним остановился какой-то мужчина, снял с него лыжи и пообещал прислать от вас помощь. Скажите, ставил ли вас кто-нибудь в известность о несчастном случае? Вчера, где-то около шести. — Лицо матери напряглось. — Понятно. Нет, его имени мы не знаем. Сын сказал, ему около двадцати пяти лет, голубые глаза и редкие светлые ресницы. Одну минуту, я уточню. Роберт, какие у тебя были лыжи? Они хотят посмотреть на своих стеллажах.

— «Аттенхоффер», сто семьдесят сантиметров. На концах красной краской мои инициалы.

— «Аттенхоффер», — повторила в трубку мать. — На концах две красные буквы «Р». Спасибо, я подожду.