Избранные произведения в одном томе

Меж тем казаки с торгов хлынули на зов атамана.

— Братцы! — крикнул Степан. — Тут бояре пришли — списывать нас! Говорят, обычай такой повелся: донских и яицких казаков всех поголовно списывать! Я такого ишшо не слыхал. А вы?

Вся толпа на берегу будто вздохнула одним могучим вздохом:

— Нет!

— Говори теперь сам, — велел Степан Прозоровскому.

Прозоровский выступил вперед.

— Казаки! Не шумите… Надо это для того…

— Нет!! — опять ухнула толпа.

— Да вы не орите! Надо это…

— Нет!!!

Прозоровский повернулся и ушел в шатер.

— Скоморошничаешь, атаман! — строго сказал он. — Ни к чему тебе с нами раздор чинить, не пожалел бы.

— Не пужай, боярин, я и так от страха трясусь весь, — сказал Степан. — Слыхал: брата мово, Ивана, боярин Долгорукий удавил. Вот я как спомню про это да как увижу боярина какого, так меня тряской трясет всего. — Степан сказал это с такой затаенной силой и так глянул на Прозоровского, что невольно все некоторое время молчали.

— К чему ты? — спросил Прозоровский.

— Чтоб не пужал.

— Я не пужаю. Ты сам посуди: пошлете вы станицу к царю, а он спросит: «А как теперь? Опять за старое?» Пушки не отдали, полон не отдали, людей не распустили…

— В милостивой царской грамоте не указано, чтоб пушки, полон и рухлядь имать у нас и казаков списывать.

— Грамота-то когда писана! Год назад…

— А нам что? Царь-то один.

На берегу возбужденно гудели казаки. Весть о переписи сильно взбудоражила их. Гул этот нехорошо действовал на воевод.

— Ну что, телиться-то будем? — раздраженно спросил Прозоровский.

— Кому время пришло — с богом, — миролюбиво сказал Степан. — Я ишшо не мычал.

— Ну дак замычишь! — Прозоровский резко поднялся. — Слово клятвенное даю: замычишь. Раз добром не хочешь…

Степан впился в него глазами… Долго молчал. С трудом, негромко, будто нехотя сказал осевшим голосом:

— Буду помнить, боярин… клятву твою. Не забудь сам. У нас на Дону зря не клянутся. Один раз и я клялся — вот вместе и будем помнить.

Воеводы пошли из шатра. Прозоровский шел последним. Он вышагнул было, но вернулся — вспомнил про шубу.

— Не будем друг на дружку зла таить, атаман.

Степан молчал. Смотрел на воеводу. А тот — как бы ненароком — опять увидел шубу.

— Ах, добрая шуба! — сказал он. — Пропьешь ведь!

Степан молчал.

— А жалко… Жалко такую шубу пропивать. Добрая шуба. Зря окрысился-то на меня, — сказал Прозоровский и нахмурился. — Про дела-то твои в Москву писать я буду. А я могу по-всякому повернуть. Так-то.

Степан молчал.

— Ну, шуба!.. — опять воскликнул воевода, трогая шубу. — Ласковая шуба. Отдай мне! Один черт — загуляешь ее на Дону. А?

— Бери.

— Ну, куды с добром! Я сейчас не понесу ее, а вечером пришлю.

— Я сам пришлю.

— Ну и вот, и хорошо, Степан… — Прозоровский прижал руку к груди: — Христом прошу: не вели казакам в город шляться. Они всех людишек у меня засмущают. Вить они сейчас всосутся пить, войдут в охотку, а ушли бы — они на бобах. А похмельный человек ни работник, ни служака. Да ишшо злые будут, как псы.

— Не заботься, боярин. Иди.

Прозоровский ушел.

— Будет тебе шуба, боярин, — сказал Степан.

Ближе к вечеру, часу в пятом, в астраханском посаде появилось странное шествие. Сотни три казаков, слегка хмельные, направлялись к кремлю: впереди на кресте несли дорогую шубу Разина. Во главе шествия шел гибкий человек с большим утиным носом и запевал пронзительным тонким голосом:

«У ворот трава росла,У ворот шелковая!»

Триста человек дружно гаркнули:

«То-то, голубь, голубь, голубь!То-то, сизый голубок!»

Пока шел «голубь», гибкий человек впереди кувыркнулся через себя и прошелся плясом. И опять запел:

«Кто ту травушку топтал,Кто топтал шелковую?»

И снова разом — дружно, громко:

«То-то, голубь, голубь, голубь!То-то, сизый голубок!»

Худой человечек опять кувыркнулся, сплясал:

«Воеводушка топтал,Свет Иван Семенович!То-то, голубь, голубь, голубь!То-то, сизый голубок».

Разин шел в толпе, пел вместе со всеми. Старался погромче… Пели все серьезно, самозабвенно.

«Он искал перепелов,

Молодых утятошек!То-то, голубь, голубь, голубь!То-то, сизый голубок!»

Мощный рев далеко потрясал стоялый теплый воздух; посадский люд высыпал из домов.

«А нашел он нашу шубу!Шубу нашу, шубыньку!То-то, голубь, голубь, голубь!То-то, сизый голубок!»

Лица казаков торжественны.

Шуба величаво плывет над толпой.

«Шубыньку на рученьку,Душечку, на правую!То-то, голубь, голубь, голубь!То-то, сизый голубок!»

Два казака, отстав от шествия, поясняют посадским:

— Шуба батьки Степана Тимофеича замуж выходит. За воеводу. Приглянулась она ему… В ногах валялся — выпрашивал. Ну, батька отдает.