Избранные произведения в одном томе

«Война — настоящая, а не война китайских триад — на нашем благословенном острове, за всю его историю, длилась несколько минут. Мне, родившейся в 1900 году, тогда было целых четырнадцать лет. И я помню ночь перед самым сезоном дождей — в конце октября — и этот резкий грохот, как будто обрушилась куча камней, а потом еще несколько таких же ударов чуть потише, и опять один громкий удар. Я все-таки тогда заснула, а утром мне сказали, что чуть не к самым причалам Суэттенхема прорвался германский крейсер «Эмден», который приделал себе четвертую, фальшивую трубу, отчего его приняли за британца. И этот «Эмден» всадил две торпеды в бок русскому крейсеру, который пришел сюда на ремонт, всего с одним годным котлом из шестнадцати, и стоял недалеко от берега под охраной французов. Ну а французы свою задачу провалили.

До сих пор не могу выговорить странное, шипяще-жужжащее название этого крейсера, означающее всего-навсего «жемчуг». Если бы он был малайским и если бы у малайцев были свои, а не британские крейсера, то он назывался бы прекрасным словом, значившим то же самое, но звучавшим как «мутиара».

Потом многие говорили, что русский крейсер пошел ко дну с честью, потому что все-таки успел сделать несколько выстрелов — те самые удары потише, что слышались мне. Правда, непонятно, что это за честь такая, тем более что германец все-таки ушел. Но тогда, уже наутро, эта сторона дела меня вообще не волновала. Потому что прошел слух, что восемьдесят русских моряков убиты, многие спаслись невредимыми, а больше сотни — это те, спасать которых вышли в ночь все сампаны порта, но тащили их из воды обожженными, контужеными, порезанными осколками. А потом, по одному, на рикшах и телегах, везли в городской госпиталь.

И мы, дети и подростки, бросили все и не вылезали недели две-три из госпиталя, таская выздоравливавшим русским фрукты, рис, лепешки и что кому приходило в голову. Я долго сидела между двумя такими моряками и учила их португальскому, кормила, пела песенки — и они выздоровели. А один, лежавший в углу, сначала молчал, потом долго и страшно кричал, а в конце концов оказалось, что он умер. И с тех пор война для меня — это когда человека могут спасти из воды и привезти к хорошим врачам, а он все равно умирает.

Как звали тех, кто выздоровел, я вспомнить не могу, а вот того, кто умер и был увезен на христианское кладбище, помню даже сегодня, хотя это имя очень трудно произносить: Гортсефф.

Я и сегодня боюсь войны, этих десяти минут грохота, после которых идут недели боли и стонов».