Избранные произведения в одном томе

К нашему немалому удивлению, пёс, семеня лапами, выбежал из ворот конюшни и уселся у ног Гастера. Собака, которая предстала нашему взору, менее всего походила на того злобного пса-бойца Таузера, каким мы все его знали. С обвисшими ушами и поджатым хвостом некогда отважный пёс являл собой наиболее полную картину собачьего унижения.

— Хорошая собака, но уж очень смирная, — заметил швед, поглаживая пса по спине. — Ну а теперь, господин хороший, изволь идти к себе на место!

Повинуясь команде, Таузер развернулся и побрёл обратно в свою конуру. Нам было слышно, как загремела цепь, когда Тревор снова пристёгивал её к ошейнику. Через пару секунд Тревор показался в воротах конюшни, и из пальца у него капала кровь.

— Чёртова псина! — ругнулся хозяин Таузера. — Не могу понять, что на него нашло. Он у меня уже три года и ни разу не укусил.

В эту минуту мне показалось — может быть, только показалось, — будто тонкий шрам на лице нашего загадочного гостя вдруг судорожно сжался — верный признак того, что Гастера разбирает смех. Возвращаясь вновь к своим воспоминаниям тех дней, я начинаю понимать, что именно с этой минуты у меня появилось смутное чувство страха и я начала питать к нашему постояльцу какое-то необъяснимое, непередаваемое отвращение.

IV

Одна неделя сменяла другую, приближая день нашей свадьбы. Октавиус Гастер всё ещё гостил в Тойнби-Холле. Он сумел настолько прочно завоевать расположение хозяина дома, что старый солдат недоверчивым смехом встречал любой намёк на возможный отъезд гостя.

— Вы к нам пожаловали в гости, сударь, и можете оставаться жить у нас, сколько душе заблагорассудится.

Но наш иностранный гость лишь улыбался, пожимая плечами и произнося какие-то слова о прелестях Девоншира, из-за чего настроение у полковника поднималось на весь оставшийся день. Мы с моим возлюбленным были слишком поглощены друг другом, чтобы обращать внимание на то, чем занимается и как проводит свои дни наш шведский гость.

Иногда нам случалось встретить его в лесу во время прогулки. При этом мы неизменно заставали его в самых уединённых местах за чтением каких-то книг. Завидев нас, этот непостижимый человек непременно прятал книгу в карман. Я припоминаю, как однажды мы столь внезапно на него наткнулись, что он не успел убрать книгу и она так и осталась лежать открытой.

— А, это вы, Гастер! — засмеялся Чарли. — Всё трудитесь, что-то изучаете… Вид у вас, простите, эдакого замшелого учёного! А что это у вас за книга в руках? А, вижу! На иностранном языке. Надо полагать, на шведском?

— Вовсе нет. На арабском.

— Не хотите ли вы сказать, что знаете арабский?

— Знаю, и, смею заверить, весьма неплохо.

Перелистывая страницы тронутого плесенью ветхого томика, я спросила, о чём повествует эта книга.

— Уверяю вас, мисс Андервуд, в ней вы не найдёте ничего, что могло бы заинтересовать столь юную и привлекательную особу, — ответил Гастер, бросив на меня тот странный взгляд, который с недавних пор появлялся у него всё чаще, когда он смотрел на меня. — Книга эта о тех временах, когда дух был сильнее того, что все мы сейчас именуем материей. В ту, теперь далёкую, пору сильные духом великие умы, способные существовать и без грубой — как у всех нас бренных — телесной оболочки, могли усилием воли придавать любому предмету желаемую форму.

— А, теперь всё ясно! Очередные истории про привидения. Ну, сэр, желаю вам успехов на ниве науки. Не станем больше отрывать вас от учёбы и полезных занятий, — попрощался Чарли.

Однако через полчаса после нашего с ним расставания мне привидилось, что за одним из деревьев вновь мелькнул знакомый силуэт. Вполне возможно, это было всего лишь плодом моего воображения.

Тем не менее я сразу же сказала об этом своему жениху, но он рассмеялся и отверг моё предположение как нелепое.

V

Я уже говорила, что в последнее время Гастер стал как-то поособому на меня смотреть. В такие моменты взгляд его терял свой обычный и холодный стальной блеск, приобретая теплоту и человечность. Каким-то странным, необъяснимым образом этот человек влиял на меня, поскольку я всегда — даже не поднимая глаз — могла безошибочно определить, что его взгляд устремлён на меня. Я пыталась объяснить происходившее со мной неожиданным расстройством нервов или собственной мнительностью, но матушка враз развеяла все мои предположения и догадки на сей счёт.

Как-то вечером перед сном она заглянула ко мне в спальню и, плотно прикрыв за собой дверь, сказала примерно следующее:

— А знаешь, дорогая, хоть это и может показаться тебе невероятным и даже абсурдным, сдаётся мне, что этот швед безумно в тебя влюблён.

— Глупости всё это, маменька, — прошептала я в ответ и в ужасе от подобного предположения едва не выронила подсвечник, который держала в руках.

— А вот я, Лотти, этому верю, — продолжила матушка. — То, как он смотрит на тебя — ну точь-в-точь твой покойный папенька — царствие ему небесное! — накануне нашей свадьбы. Мне напомнило это, как всё у нас с ним было, понимаешь? — И она печально замолкла, погрузившись в свои воспоминания.