Избранные произведения в одном томе

— Все фабрики закрыты. Чтобы они работали по ночам, потребовалось бы слишком много энергии. Сейчас там темно.

— Не имеет значения. Завтра появится новая вакансия. Начнутся собеседования.

Рикша привстал на педалях.

— Ночью?

— Завтра утром. — Трэн устроился поудобнее. — Я не хочу опоздать.

Желтобилетник

Мачете блестели на полу склада, отражая красное сияние джута, тамаринда и энергетических пружин. Теперь они кишели повсюду — люди в зеленых головных повязках, с их боевыми кличами и влажными, влажными лезвиями. Их крики эхом разносились по складу и улице. Сын номер один уже ушел. Жену он найти не мог, сколько бы ни набирал номер ее телефона. Лица его дочерей были рассечены, точно пораженный пузырчатой ржой дуриан.

Пожары неудержимо множились. Вокруг клубами вздымался черный дым. Он бежал через офисы своего склада, мимо компьютеров в футлярах из тикового дерева с железными педалями, мимо груд пепла, где его клерки ночью сжигали папки с документацией, уничтожая имена людей, которые помогали «Трем выгодным возможностям».

Он бежал, задыхаясь от жара и дыма. В своем собственном чудесном кабинете бросился к окну и торопливо затеребил медные задвижки. Он вновь и вновь бил плечом в синие жалюзи, а склад горел, мужчины с коричневой кожей врывались в двери и размахивали влажными алыми мачете…

Трэн, задыхаясь, проснулся.

Острый бетонный выступ больно упирался в позвоночник, чье-то влажное солоноватое бедро прижималось к лицу. Он отпихнул чужую ногу. В темноте мерцала блестящая от пота кожа, окружавшие его тела сверкали, точно фигуры на полотне импрессиониста. Они пускали газы, стонали, метались в душном кошмаре, плоть к плоти, кость к кости, живые и жаркие тела мертвецов — все вместе, все вперемежку.

Мужчина закашлялся, и в лицо Трэна полетели слюна и ошметки легких. Его спина и живот прилипли к потной плоти прижимавшихся к нему со всех сторон незнакомцев, и это вызвало приступ клаустрофобии. Он с трудом подавил ее, заставив себя лежать неподвижно, дышать медленно и глубоко, не обращая внимания на жару. Вкус знойной темноты мешался с паранойей человека, спасшегося от верной смерти. Он проснулся, пока остальные спали. Он жив, в то время как другие давно мертвы. Он не шевелился и слушал.

Звякали велосипедные звонки. Далеко внизу, на десятки тысяч тел ниже, в другой жизни, были слышны велосипедные звонки. Он с трудом выбрался из клубка обнаженных тел, прихватив с собой пеньковую сумку, где хранились все его вещи. Он опоздал. Из всех возможных опозданий это было самым скверным. Трэн закинул сумку на костлявое плечо и начал на ощупь, наступая на спящих, спускаться по лестнице. Он ступал между телами целых семей, любовников и сидевших на корточках голодных призраков и молился, чтобы не поскользнуться и не сломать стариковские кости. Шаг, осторожное ощупывание, шаг, ощупывание.

Из человеческой массы доносились проклятия. Тела вздымались и меняли свое положение. Трэн чуть задержался на площадке, где люди получили привилегию на собственное место, и медленно двинулся дальше. Вниз, упорно следуя вниз, по пролетам бесконечной лестницы, через живой ковер своих соплеменников. Шаг, ощупывание, шаг, ощупывание. Новый поворот. Снизу просачивался серый свет. Свежий воздух прильнул поцелуем к лицу, остудил лаской тело. Водопад анонимной плоти распался на отдельные тела, мужчины и женщины лежали вперемежку — на жестком бетоне, на ступеньках уходящих вниз глухих лестничных пролетов. Серый свет превратился в золотой. Велосипедные звонки зазвучали громче, чисто и пронзительно, точно колокольчики, сообщавшие о цибискозе.

Трэн выбрался из высотного дома и оказался в толпе продавцов рисовой каши, ткачей пеньки и бесчисленных тележек с картофелем. Он оперся ладонями о колени и принялся с наслаждением вдыхать запах пыли и уличного мусора, благодаря Бога за каждый вдох, чувствуя, как пот струится по телу. Соленые самоцветы падали с кончика носа и разбивались о красный камень тротуара. Жара убивает людей. Убивает стариков. Но сейчас он выбрался из душегубки; его сварят снова, несмотря на палящий жар и сухой сезон.

Велосипеды с пронзительным трезвоном проплывали мимо, точно косяки карпов, жители пригорода спешили на работу. За его спиной вздымалась высотка — сорок этажей жара, лиан и плесени. Вертикальные руины разбитых стекол и разграбленных квартир. Останки былой славы эпохи энергетической Экспансии, без кондиционеров и электричества превратившиеся в знойный тропический гроб, который теперь ничто не могло защитить от экваториального солнца. Бангкок держал беженцев под прицелом бледно-голубого неба и желал, чтобы они там и оставались. И все же он выбрался живым, несмотря на Навозного царя, несмотря на белые кители, несмотря на преклонный возраст. Он вновь спустился вниз с самых небес.