Избранные произведения в одном томе

Я не собирался его останавливать; вряд ли парень таскал при себе портрет, а мне требовалось поскорее закончить свой собственный — лишняя секунда промедления могла стать для Ясмин последней.

Уизл не знал, чем открывается портал, и, очевидно, не любил рисковать.

— Прошу вас, уважаемый Простак, — сказал он Иезекии. — Я не могу позволить вам поступать опрометчиво. — Лист, который я ему вручил, затрепетал в воздухе и поплыл в направлении портала, когда гном попытался загородить его от мальчишки. На мгновение я подумал: а ведь лист чистый, а Уизл невидимый. Будет забавно, если это зачтется за его портрет.

Иезекия споткнулся о невидимого гнома, они оба покатились к арке, и «ВЖ-Ж-Ж» — портал открылся.

Как правило, в портале трудно что-то увидеть, а этот был еще мутнее обычного — словно дверь в полумрак посреди ясного полдня. Полумрак усиливался из-за скопления пылевых туч, которые вихрями сплетались в большие спирали. Иезекия тотчас сгинул в облаках и исчез из вида, за ним последовал силуэт гнома, на какой-то миг проступивший в пыли.

И тут что-то щелкнуло у меня в голове. У Сенсатов это зовется инстинктом «раз-в-жизни»: когда тебе выпадает случай, и внутренний голос подсказывает, что подобного шанса больше не будет. Когда при виде сдобной булочки твой нос говорит: «Вот истинное совершенство — если ты пройдешь мимо, то уже никогда не будешь так близок к нему». Или, бывает, встречаешь женщину, и разгоревшееся в тебе пламя кричит: «Вот она! Если я упущу ее этой ночью, мое сердце будет разбито». Верховные Сенсаты учат, что инстинкт «раз-в-жизни» редко бывает прав, что будут еще и булочки, и встречи с этой или другой, не менее очаровательной женщиной. Но потом они говорят: «Ну и пусть. Плевать на здравый смысл. В омут — так с головой».

Инстинкт «раз-в-жизни» подсказывал: видишь портал — ныряй в него.

И я нырнул.

Нырнул, отбросив всякую предосторожность. Точнее говоря, я нырнул, отбросив альбом и уголь. Я кинул их во врата, сам не зная, куда они попадут, поскольку портал мог вот-вот захлопнуться, а я не хотел опоздать. Еще недавно я стоял в Сигиле, вдыхая его прокопченный воздух, и вдруг оказался в удушливо-пыльной атмосфере по ту сторону врат.

Пыль окутала меня, как покрывало. Я не понял, когда коснулся земли — тучи были такими плотными, что казалось, будто воздух ничем не отличается от поверхности и образует с ней одно плотное и вязкое целое. Я тонул, пока не увяз по локти, и мне пришлось приложить все силы, чтобы подняться на ноги. Дышать было невозможно, видимость была нулевой; слабый серый свет едва пробивался сквозь непрерывный вихрь облаков.

Как долго я смогу не дышать? Тридцать секунд? Минуту? Сколько мне удастся выдержать, прежде чем в легкие набьется пыль?

Передо мной что-то замаячило, некое темное пятно на фоне серости. Я ухватился за него и подтянул к себе; как я и думал, это оказался Иезекия, тыкавшийся во все стороны, точно слепой котенок. Еще мгновение и он мог навечно затеряться в пылевой буре.

Простак бестолковый. Любой житель Сигила знает, что если портал забросил тебя в недружелюбную местность, нельзя ни на шаг отходить от той точки, в которой ты появился. Врата всегда находятся под какой-нибудь аркой; выясни, чем она служит, и может быть это станет твоим укрытием.

Крепко схватив Иезекию за руку, я осторожно огляделся. Несмотря на плохую видимость, я был уверен, что мы находимся у входа в какую-то трубу, настолько широкую, что ее стены казались не более чем неясной тенью в сером океане пыли. Сражаясь с сильным ветром, я двинулся к трубе, таща за собой Иезекию. Ветер ревел в лицо, ноги утопали в пыли, но, в конце концов, я ощутил под собой твердую поверхность. Еще несколько мгновений, и за нами захлопнулась дверь, оставив снаружи шум пыли и завывание ветра.

Тишина. Мы стояли в небольшой камере со сводчатыми стенами в виде мозаики из треугольных стекол. Пыль продолжала бесноваться, кружась у стекла, но не оставляя на нем ни следа. Тусклый свет пробивался сквозь прозрачные панели стен, несмелый, словно первые лучи рассвета.

— Бритлин! — зашипел Иезекия. Я обернулся. Парень стоял напротив второй двери, склонившись над чем-то бесформенным. Подойдя ближе, я узнал очертания тела, скрючившегося в луже крови. Это был хобгоблин, одетый в кольчугу и сжимавший в безжизненной руке короткий меч.

— Это какой-то монстр, — произнес Иезекия.

— Мертвый, а не какой-то, — сказал я. — Наверное, охранял дверь, когда здесь появились Уна, Ясмин и Кирипао. Несчастный, он даже не понял, отчего умер.

— Так возрадуемся же тому, что путь его завершился, — произнес третий голос. — Он избавился от бремени жизни и достиг истинного совершенства, что ожидает всех нас в юдоли забвения.

— Привет, Уизл, — вздохнул я, — ты как всегда не унываешь.

— Вы правы, сир, — ответил невидимый гном, — другие Упокоенные часто упрекают меня в веселости.

Иезекия всем видом показывал, что намерен задать очередной дурацкий вопрос. Я закрыл ему рот рукой.