Избранные произведения в одном томе

Осторожно прокравшись по камням, я заметил на балконе второго этажа движущуюся тень. Неужели это сам Фаулз? Я приставил ладонь козырьком ко лбу, чтобы рассмотреть силуэт. Мужчина на веранде… пристраивал к плечу приклад ружья.

2

Я едва успел нырнуть за камень, как прогремел выстрел. Пуля со звоном отскочила от камня в четырех-пяти метрах позади меня, и я чуть не оглох. Целую минуту я простоял, боясь пошевелиться, с бешено бьющимся сердцем, дрожа всем телом, обливаясь потом. Одибер не соврал: Фаулз и впрямь тронулся умом, раз открывает стрельбу по непрошеным гостям. Я никак не мог отдышаться. Предостережение было недвусмысленным, голос разума требовал, чтобы я бежал отсюда без оглядки. Но вопреки ему я решил не отступать, наоборот, дерзко выпрямился и стал приближаться к дому. Фаулз спустился и красовался теперь на помосте, нависшем над скалой. Вторая пуля вонзилась в ствол поваленного ветром дерева, меня обдало древесной трухой. Никогда еще я так не трусил, тем не менее, пересиливая себя, знай себе прыгал с камня на камень. Натан Фаулз, чьи романы я обожал, не мог переродиться в заурядного убийцу. Но, словно взявшись меня переубедить, он выпалил и в третий раз. Всего в полуметре от моей ноги взвился столбик пыли.

Я сократил расстояние между нами до нескольких шагов.

— Проваливай! Это частная собственность! — крикнул он со своего помоста.

— Это не причина в меня стрелять!

— Для меня — очень даже причина!

Мне в глаза било солнце. Фаулз был для меня просто силуэтом без отличительных черт. Коренастый человек среднего роста, в панаме, в темных очках с синеватыми стеклами. Главное, он продолжал в меня целиться, готовый снова открыть огонь.

— Чего тебе здесь надо?

— Я пришел к вам, месье Фаулз.

Я снял со спины рюкзак и полез в него за рукописью «Застенчивых вершин».

— Меня зовут Рафаэль Батай. Я написал роман. Мне бы хотелось, чтобы вы его прочли и высказали свое мнение.

— Плевать мне на твой роман. Ты не имеешь права здесь появляться и меня донимать.

— Я слишком вас уважаю, чтобы донимать.

— Тем не менее ты это делаешь. Если бы уважал, то уважал бы и мое право на приватность.

Присоединившийся к Фаулзу на веранде красивый пес — золотистый ретривер светлой масти — принялся меня облаивать.

— Почему ты не остановился, когда я начал стрелять?

— Я знал, что вы меня не убьете.

— С чего ты это взял?

— Вы же написали «Лорелею Стрендж» и «Сраженных молнией».

Ослепленный солнцем, я услышал, как он усмехается.

— Если ты воображаешь, что писатели обладают теми моральными свойствами, которыми наделяют своих героев, то ты очень наивен, если не попросту глуп.

— Послушайте, мне просто нужны ваши советы. Я хочу писать лучше.

— Советы? Ни один совет еще не сделал ни одного писателя лучше! Будь у тебя голова на плечах, ты сам бы давно об этом догадался.

— Никогда не вредно уделить немного внимания другому.

— Никто не может научить тебя писать. Этому приходится учиться самому.

Фаулз в легкой задумчивости опустил ствол и погладил свою собаку.

— В общем, ты явился за советом и уже его получил. А теперь убирайся.

— Можно оставить вам рукопись? — спросил я, все же доставая пачку страниц из рюкзака.

— Нет, я не стану это читать. Даже не думай.

— Как же с вами непросто!

— Ладно, еще один совет: займись чем-нибудь другим, забудь про писательство.

— То же самое мне все время твердят родители.

— Вот видишь, они умнее тебя.

3

От внезапного порыва ветра камень, на котором я переминался, захлестнуло волной. Спасаясь от воды, я перепрыгнул на другой камень и оказался еще ближе к писателю. Тот снова вскинул свое ружье — двуствольный охотничий «ремингтон вингмастер», такие можно увидеть в старых кинофильмах.

— Как тебя зовут? — спросил он, когда волна схлынула.

— Рафаэль, Рафаэль Батай.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать четыре года.

— Давно мараешь бумагу?

— Всю жизнь. Меня ничего не интересует, только это.

И, воспользовавшись тем, что завладел его вниманием, я выдал монолог: объяснил, что с самого детства чтение и сочинительство для меня — спасательные круги, избавление от посредственности и абсурдности мира, что я выстроил себе из книг внутреннюю цитадель…

— Ты долго еще будешь утомлять меня своими клише? — не выдержал он.

— Это не клише! — возмутился я и, оскорбленный, запихал свою рукопись обратно в рюкзак.

— Мне бы твои годы! Я бы точно мечтал не о писательстве, а о чем-нибудь другом.

— Почему?

— Потому что писательское существование — наименее гламурное из всех, что только можно себе представить, — сказал Фаулз со вздохом. — Ты хочешь вести жизнь зомби — одинокую, в отрыве от людей? Хочешь проводить целые дни в пижаме, портить глаза перед экраном, давиться холодной пиццей, беседовать с вымышленными персонажами, постепенно сводящими тебя с ума? Ночи напролет истекать кровавым потом, корпя над фразой, которую три четверти твоих паршивых читателей даже не заметят? Вот что значит быть писателем.

— Вообще-то не только это…

Но Фаулз уже меня не слышал, его понесло: