Избранные произведения в одном томе

Насчет рагу он тогда, конечно, приврал, надо же было что-то ответить журналисту. Когда его спрашивали о частной жизни, он следовал принципу писателя Итало Кальвино: не отвечать или говорить неправду. Но тушеваться было не в его правилах. Он выложил на стол все необходимое и убрал остальное, стараясь как можно осторожнее ступать на больную ногу. В глубине шкафа нашлась кастрюля с эмалированным дном, которой он давным-давно не пользовался. Он налил в нее оливкового масла и поставил разогреваться. Потом достал доску и нарезал телячье бедро, говяжий подбедерок, чеснок и петрушку; все это он перемешал и стал поджаривать. Добавив ложку муки и стакан белого вина, он залил все горячим бульоном. Память подсказывала, что все это должно теперь томиться не меньше часа.

Матильда, дождавшаяся заката, озябла и вернулась в дом. Она поставила в проигрыватель старую пластинку группы Yardbirds и стала рыться в библиотеке. Фаулз выбрал в винном баре, расширении холодильника, бутылку «Сен-Жюльена», перелил ее в декантер и неторопливо перешел в гостиную.

— Прохладно здесь у вас, — пожаловалась Матильда. — Тепло от камина пришлось бы в самый раз.

Фаулз набрал в поленнице охапку дров и щепок и разжег огонь в подвесном камине посреди комнаты.

Матильда, продолжая знакомство с домом, открыла шкафчик рядом с поленницей и обнаружила там помповое ружье.

— Выходит, это правда, что вы открываете огонь по докучливым гостям?

— Открываю. Вам повезло, что вы не стали моей мишенью.

Она внимательно осмотрела ружье с прикладом и ложем из начищенного ореха, с блестящим стальным стволом. Среди узоров на цевье она разглядела страшную голову — скорее всего, Люцифера.

— Это дьявол? — поинтересовалась она.

— Нет, Кучедра, рогатая женщина-дракон из албанского фольклора.

— Милашка…

Тронув Матильду за плечо, он увел ее от поленницы к камину и протянул бокал с вином. Они чокнулись и молча пригубили «Сен-жюльен».

— «Грюо-Лароз» 1982 года! Вы меня балуете! — оценила она угощение.

Потом она опустилась в кожаное кресло рядом с диваном и стала играть с Бранко. Фаулз вернулся в кухню, проверил рагу и добавил в него оливок без косточек и грибов. Осталось сварить рис и отнести в столовую две тарелки и столовые приборы. Кулинарное колдовство завершилось добавлением лимонного сока и яичного желтка.

— Прошу к столу! — позвал он, внося готовое блюдо.

Прежде чем откликнуться на зов, она поставила новую пластинку — музыку из фильма «Старое ружье». Фаулз поднял голову, услышав, как она щелкает пальцами в такт музыке Франсуа де Рубе; вокруг нее кружился Бранко. Зрелище было прекрасное, Матильда чудо как хороша. Было бы естественно плениться и забыться, если бы не твердая уверенность, что все это — изощренное манипулирование друг другом, старание обвести партнера вокруг пальца. Фаулз подозревал, что игра не останется без последствий. Он рискнул и запустил волка (хорошо, волчицу) в овчарню. Никто никогда не подбирался так близко к его тайне, оберегаемой уже двадцать лет.

Рагу удалось на славу. Во всяком случае, оба ели с отменным аппетитом. Фаулз потерял привычку к светской беседе, но ужин вышел веселым — спасибо юмору и задору Матильды, имевшей оригинальные теории на все случаи жизни. Но настал момент, когда что-то в ее взгляде изменилось. Ее глаза все еще светились, но смотрели уже не насмешливо, а серьезно.

— Раз сегодня у вас день рождения, я привезла вам подарок.

— Я родился в июне, какой еще день рождения?

— Значит, я немного поспешила или опоздала, ничего страшного. Вы романист, вам должно понравиться.

— Никакой я не романист.

— Романист — все равно что президент республики, по-моему. Раз единожды звание было присвоено — извольте его носить, даже в отставке.

— Спорно, но ладно, почему бы нет.

Она атаковала его с другого фланга:

— Романисты — самые отъявленные лжецы, так или нет?

— Нет, политики еще хуже. А историки? А журналисты? Не обижайте романистов.

— Вы неискренни. Вы притворяетесь, что повествуете в своих романах о жизни, но это неправда. Жизнь слишком сложна, чтобы записать ее как уравнение или изложить на страницах книги. Она сильнее математики, сильнее вымысла. Роман — это вымысел, а вымысел, если говорить технически, — это ложь.

— Все наоборот. Филип Рот нашел верную формулу: «Роман подсовывает своему создателю ложь, которой тот выражает свою несказанную правду»[973].

Фаулз вдруг почувствовал, что с него довольно.

— Сегодня вечером мы эту проблему не решим. Что там у вас за подарок?

— Я подумала, что он вам не нужен.

— Вы смеетесь надо мной?

— Мой подарок — это история.

— Какая история?

Матильда с бокалом в руке пересела из-за стола в кресло.

— Сейчас расскажу. Когда я закончу, вам ничего не останется, кроме как сесть за машинку и начать стучать.

Фаулз покачал головой:

— Даже не мечтайте.

— Хотите пари?

— Никаких пари на пустом месте.

— Испугались?

— Это вас мне надо бояться? Ничто не заставит меня снова начать писать, и я не представляю, как ваша история сможет это изменить.

— Она касается вас, это раз. В этой истории важнее всего эпилог, это два.

— Не уверен, что хочу ее услышать.