Избранные произведения в одном томе

Да точняк, джинтманы, со всем удовольствием, натурально, если вреда землице не учините, — поспешил добавить он с природной крестьянской сметливостью, — а уж ежели вред учините, то чтобы заплатили ему, чтобы, значит, не в ущерб.

Конечно, Энди, — заверил я, — я лично отвечаю за то, что ни хозяин земли, ни ваш отец не понесут потерь.

Вместе с Энди мы пошли к старшему Салливану. Он находился в хижине у подножия холма крепкий старик лет под восемьдесят, живой и подвижный, он оказался дружелюбным и открытым для переговоров. Я объяснил ему, кто я такой, гарантировал, что любые наши действия не нанесут ему ущерба, а если повернется иначе, мы компенсируем убытки. Дик, в свою очередь, рассказал, что наша цель — найти способ остановить продвижение болота, что могло бы повысить ценность участка и обеспечить процветание хозяйства на годы вперед. Вскоре Дик извлек из кармана рабочий блокнот и стал делать записи о своих наблюдениях, которые могли пригодиться при его дальнейших аналитических исследованиях. Он измерял толщину почвенного слоя, проверял его состав, постукивал по камням небольшим горным молотком, который всегда был у него с собой. Наконец, он набросал в блокноте карту местности. Я помогал ему в качестве ассистента во всех измерениях. Энди на некоторое время оставил нас, но затем вернулся, заметно раскрасневшийся. Глянув, как он приближается к нам, Дик заметил:

Похоже, Энди выпил за здоровье всех своих родственников. Надо найти ему тут занятие, иначе до дома нам не добраться.

А тем временем объект его беспокойства добрел и уселся на валун неподалеку от нас. Помолчав, он произнес, обращаясь к Дику:

Ну энто, сэр, можа, чем помочь вам? — проговорил Энди. — Точняк, коли руки нужны в помощь, мои сгодятся. А, можа, хотите забраться на вершину горы?

Тама вид открывается прям совершенно, точняк вам понравится. Хотя на хромой ноге туда, конечно, не очень…

Отличная идея! — заявил Дик. — Сходи на вершину, Арт. Работа скучная, и Энди сможет подержать для меня измерительную ленту и принести нужные инструменты. А ты потом расскажешь мне, что видно с вершины.

О, сэр, вы нам потом все расскажете, — сказал Энди, когда я приготовился к подъему. — Ступайте по тенечку, можа, на пути еще на болото какое наткнетесь.

У меня возникли кое-какие подозрения относительно замыслов Энди, так что я пристально глянул на него, чтобы понять, не затевает ли он очередную свою нелепую шутку, но лицо его оставалось серьезным и невозмутимым, а взгляд был сосредоточен на стальной ленте, которую вручил ему Сатерленд.

И я отправился в гору. Прогулка — или восхождение, если пожелаете, — была исключительно приятной, склон порос травой, тут и там, на нижнем участке пути, встречались небольшие купы кривых деревьев, согнувшихся в восточном направлении из-за преобладающих западных ветров; я заметил ольху, рябину, боярышник. Ближе к вершине деревья исчезли, им на смену пришли заросли кустарников. С южной стороны деревья и кусты были крепче и выше, чем на северном и западном склонах. Приблизившись к самой вершине, я неожиданно услышал пение. «Боже милосердный! — воскликнул я мысленно. — Какие изумительные голоса у местных женщин!» я прислушался и медленно пошел на звук, стараясь не шуметь и не спугнуть певунью. Странное ощущение — замереть в тени у самой вершины в ясный сентябрьский день и вслушиваться в «Аве Мария», исполняемое неизвестной, невидимой мне женщиной. Меня позабавила мысль, что знакомство мое с местными девушками ограничивается пока «голосом из ниоткуда».

В этом пении было утонченное, возвышенное очарование — нежное, печальное, словно земной дух говорит о себе неземным голосом, я был совершенно уверен, что в нем звучит глубокое горе, обращенное к Матери Печалей. Я слушал и испытывал чувство вины, как будто мое присутствие вносило нечто профанное в святилище женственности, и я со всей возможной суровостью заявил себе следующее.

Несчастная девушка пришла на вершину холма в поисках уединения. Она думает, что рядом с ней здесь лишь Природа и сам Бог, потому она может свободно изливать душу. Но низкий, презренный человек тайком проник в храм ее одиночества, вторгся в ее молитву. Позор, позор!

И еще: все мужчины — лицемеры! Несмотря на чувство вины, я продолжал вслушиваться в ее пение, не отступал перед таинством единения певицы и Природы, я нарушил допустимые границы, но не имел сил отступить. Я притаился за кустом и осторожно выглянул в надежде увидеть обладательницу чудесного голоса.