Избранные произведения в одном томе

Первое мнение, которое мне высказали о Джейкобе Сетле, сводилось к простому описанию: «Он унылый парень». В этом определении, едином для всех, кто работал вместе с Сетлом, чувствовались скорее легкое снисхождение и отсутствие позитивных чувств, чем окончательное мнение, которое определяет отношение к человеку со стороны общества. И все-таки оно как-то не вязалось с его внешностью, что подсознательно наводило меня на размышления. Постепенно, когда я познакомился лучше с этим местом и с рабочими, у меня появился особый интерес к Джейкобу. Я обнаружил, что он всегда был склонен проявить доброту, если это не требовало денежных затрат, превосходящих его скромные средства, зато ее проявления были разнообразными. Он демонстрировал предупредительность, терпимость и самоограничение, а эти качества являются истинным милосердием в нашей жизни. Женщины и дети инстинктивно ему доверяли, но, как ни странно, он их сторонился, за исключением тех случаев, когда те болели; тогда он робко и стеснительно приходил на помощь, если имел такую возможность. Он вел уединенную жизнь, сам занимался хозяйством в крохотном домике на самом краю вересковой пустоши, больше похожем на лачугу и состоявшем из одной комнаты. Существование этого человека казалось таким печальным и одиноким, что мне захотелось его развеселить. Вскоре для этого выпал удобный случай: мы оба дежурили у постели ребенка, которого я случайно ранил, и я предложил Джейкобу взять почитать одну из книг. Он с радостью принял предложение, и, когда мы расстались в серых рассветных сумерках, я чувствовал, что между нами возникло некоторое взаимное доверие.

С чужими книгами Джейкоб Сетл обращался очень аккуратно и возвращал их точно в срок, так что со временем мы стали друзьями. Раз или два по воскресеньям я пересекал вересковую пустошь и заходил к нему, но во время таких визитов Джейкоб бывал таким застенчивым и смущенным, что я чувствовал себя неловко. А сам он ни при каких обстоятельствах ко мне не заходил.

Однажды, ближе к вечеру воскресенья, я возвращался после долгой прогулки по болотам и, когда проходил мимо домика Сетла, остановился у его двери, чтобы поздороваться. Так как дверь была закрыта, я подумал, что хозяина нет дома, и просто постучал для проформы или по привычке, не ожидая ответа. К моему удивлению, я услышал внутри слабый голос, хоть и не разобрал слов. Я тут же вошел и нашел Джейкоба лежащим на кровати полуодетым и бледным, как смерть. Пот градом катился по его лицу, а руки бессознательно сжимали простыни; так тонущий человек хватается за все, что подвернется под руку. Когда я вошел, Джейкоб приподнялся с диким, затравленным выражением на лице. Глаза бедняги были широко раскрыты и неподвижны, как будто ему явилось нечто ужасное, но когда он меня узнал, то снова опустился на кушетку со сдавленным стоном облегчения и опустил веки. Я постоял рядом минуту или две, пока он переводил дух. Потом Джейкоб открыл глаза и посмотрел на меня, но с таким горестным отчаянием, что даже я, человек бывалый, предпочел бы увидеть скорее неподвижный, полный ужаса взгляд. Я сел рядом с ним и справился о его здоровье. Джейкоб ответил не сразу, только сказал, что не болен; но затем, пристально посмотрев на меня, приподнялся на локте и произнес:

— Премного вам благодарен, сэр, но я лишь говорю вам правду. Я не болен в том смысле, который обычно вкладывают в это слово, хотя, видит Бог, случившееся со мной хуже всех известных врачам болезней. Я расскажу вам все, ведь вы так добры, но надеюсь, что вы не передадите услышанное здесь ни одной живой душе, так как это может принести мне гораздо больше неприятностей. Меня преследует дурной сон.

— Дурной сон? — воскликнул я, надеясь его развеселить. — Но с рассветом — или с пробуждением — сны исчезают без следа!

Тут я осекся, потому что еще до того, как Сетл заговорил, я увидел ответ в безнадежном взгляде, которым он окинул свое тесное жилище.

— Нет-нет, то, о чем вы говорите, относится к людям, живущим с комфортом и в окружении тех, кого они любят. А для тех, кто вынужден проводить свои дни в одиночестве, все в тысячу раз хуже. Какое облегчение может мне принести пробуждение в ночной тиши, когда вокруг меня — лишь обширная пустошь, полная голосов и лиц, которые превращают мое пробуждение в кошмар, что хуже любого сна? Ах, мой юный сэр, у вас нет прошлого, которое способно посылать людям свои легионы, пустоту и мрак, и я молю милостивого Господа, чтобы у вас его никогда не было!

В голосе Джейкоба ощущалась настолько непреодолимая уверенность, что я отказался от попытки оспаривать его одиночество. Чувствовалось, что здесь кроется скрытое влияние некой силы, которого я не могу понять. Не зная, что сказать, я замолчал и почувствовал облегчение, когда Сетл заговорил сам: