Избранные работы

Если бы взгляд этот мог рассчитывать на более широкое признание и если бы вместе с тем уяснили себе, как это вполне ясно для меня, что наивозможно более чистая и обоснованная методика реконструкции переживаемого именно и является последней истинной задачей философской

психологии, то тем самым был бы в принципе решен и вопрос об отношении между философией и психологией: психология, с точки зрения этого понятия, несомненно означала бы часть, даже больше того – вершину философии, последнее разрешение ее задач, хотя, конечно, всего понятия «философия» она бы не исчерпала и не могла бы даже служить ее основанием, потому что как раз, наоборот, психология сама нуждается в трансцендентальном построении, как в своем основании. Эта конструкция была бы, следовательно, основополагающей,

психология же – завершающей, увенчивающей философию, и обе они вместе, но ни одна из них в отдельности, представляли бы философию

вообще.

Но это положение, и мною самим всего лишь недавно высказанное с такой определенностью и до сих пор еще не развитое даже с удовлетворявшей бы меня полнотой, и кроме того, никем другим в подобном же смысле до сих пор, насколько мне известно, не защищаемое, еще должно завоевать себе признание; его ни в коем случае нельзя считать достаточно обоснованным, теми немногими, остающимися в пределах самого общего, указаниями, которыми нам здесь пришлось ограничиться. А потому нам следует теперь в соответствии с нашим первоначальным планом представить и все возможные понимания психологии,

в исчерпывающем подразделении и принять во внимание все вытекающие отсюда возможности так, как если бы нам до сих пор еще ничего не было известно об отношениях между психологией и философией. При этом принцип подразделения, само собой разумеется, не должен значительно отличаться от того, по которому мы подразделили всевозможные понимания философии, так как в противном случае мы не легко сумели бы сделать необходимые нам ясные сравнения.

Но наше подразделение понятий философии, как мы видели, основывалось на той первой предпосылке, что философия, во всяком случае, направлена на последнее единство познания. Психология же как будто обращена как раз к оборотной стороне единства – к «многообразному». Как же могут в таком случае особенности, имевшие значение для философии, подходить в то же время и для психологии? На это можно ответить: именно потому, быть может, что психология диаметрально противоположна философии, она и может в последнем счете быть подчинена тем же основаниям подразделения, что и философия. Как единство, которого добивается философия, хотя и противоположно многообразию, но в то же время этой своей противоположностью навсегда к нему прикреплено, так, быть может, и многообразие, представляющее собой центр психологических проблем, и есть как раз многообразие того единства, которое служит предметом исканий всякой теории, а потому в конце концов и являющейся теорией теории философии. Если с этим согласиться, то можно сказать, что всем различным значениям, в которых может пониматься единство познания, с очевидной необходимостью должно было бы соответствовать столько же значений долженствующего быть сведенным к единству многообразия: должно, следовательно, существовать многообразие эмпирического, трансцендентного и трансцендентального единства закона и, наконец, многообразность того последнего конкретного единства, которое стремится, насколько это методически вообще доступно, воплотить в понятие именно самое последнее основоотношение между самим единым и самим многообразным.