Избранные статьи

Человек, пишущий стихи, обычно и сам поэтом не представляется, и чувствует себя неловко, если его так представляют другие. Это слово звучит слишком возвышенно, нелепо, архаично. Врачом, шофером, лейтенантом люди бывают совсем не в том смысле, в каком можно быть поэтом. Называя свои занятия, люди сообщают нам: вот каково мое место в мире. Назвав же себя поэтом, человек либо сообщит нам, что у него этого места нет, либо что он живет в исчезнувшем мире. Поэтом можно быть только по отношению к своим стихам, но не по отношению к миру.

Так мы давно уже привыкли считать, но Андрей Родионов в новой книге стихов «Люди безнадежно устаревших профессий» (Новое литературное обозрение, 2008) говорит о мире, в котором роль «поэта» уже не отличается от других ролей – не потому, что переменился поэт, а потому, что переменился мир. Мир его стихов – мир современной Москвы, в котором в любую минуту можно сгинуть, «за секунду жизнь искалечить». Мир, в котором эти гибели и калечения погружены в стихию уменьшительной, ласковой нежности: «вот тихо меж нами летают добрейшие птицы / как мертвые мягкие руки нам машут они, / все-все нам прощают и – высшая нежность столицы – / нам ласково светят неяркие эти огни». Главное – это мир, у которого нет ничего внешнего, за рамки которого нельзя выйти ни вверх, ни вниз, ни вбок, ни в будущее, ни в прошлое – потому что он сам себе и рай, и ад, и все прочее.

И дело здесь не в универсальности мифологической Москвы, к которой нас приучили концептуалисты, а в той постоянной полуотрешенности по отношению и к чужой, и к собственной жизни, с какой проживает свою жизнь здешний, «родионовский» человек – и какую прежде мы назвали бы привилегией или дефектом поэта. Рай, ад, былое детство, будущая смерть, рефлексия – не отдельные иные миры по отношению к текущей московской жизни, а пронизывающие ее тонкие внутренние поры, в которые ты ежеминутно проваливаешься. Именно эта измельченность и повсеместность иного слышна и в расшатанном ритме длинных строк, в который заранее включены все возможные сбои, паузы и отклонения и который поэтому неуязвим. Услышать и передать этот ритм способно лишь очень сильное сознание, точнее то его состояние, которое у Родионова названо «мой граничащий с безумием покой», – но жить в этом ритме научились все жители метрополии.

В этом мире, в котором и о котором написаны стихи Родионова, все люди оказались и в том же состоянии, и в том же положении, что и поэт: у всех нет места в мире, названия всех занятий и ролей – не только «устаревших», но и самых современных вроде «менеджера» и самых вечных вроде «отверженного любовника» – звучат одинаково неловко или нелепо. Звание «поэт» снова становится в ряд других званий – не потому, что избавилось от своей неуместности и нелепости, а потому, что неуместны и нелепы стали все роли и звания. Всем людям стало так же не по себе в своих положениях и состояниях, как недавно было одному только поэту. Поэтому они и могут «поэзию, как предчувствие бед / почувствовать в моих виршах» – то есть в стихах Родионова.

сентябрь 2008

«Челобитные» Всеволода Емелина

Шестая книжка стихов Всеволода Емелина, автора, популярного в интернете и постоянно жалующегося на непризнанность среди критиков, называется «Челобитные» – и это очень точное название. Его стихи – это рассказы об обиде.

Емелин пишет о себе: «Нынче у критиков талант яркий ценится, / А я прохожу у них, полный мудак, / Не то по ведомству доктора Геббельса, / Не то по ведомству программы „Аншлаг“». Обе прописки (собственно, адрес у них общий – телевидение) точны лишь частично. Действительно, «доктор Геббельс», то есть официальная пропаганда, эксплуатирует то самое чувство обиды, которое дает тон и тему стихам Емелина, но обидчиками называет исключительно заграницу – США, НАТО, Грузию, Эстонию, а внутри страны – только «пятую колонну» той же заграницы, то есть либеральную интеллигенцию. А Емелин говорит, что русского человека обижают везде: и внутри страны – инородцы, и та же самая власть в лице ментов, и в литературе – критики, кураторы и современные поэты, и в личной жизни – нелюбящие и изменяющие женщины. Собственно, русский человек и определяется у него не по паспорту и не по крови, а как «тот, кто терпит обиды». Именно соединение разных обид в одну составляет самую сильную и смешную сторону стихов Емелина, как в «Песне ветерана защиты Белого дома 1991 года»: этого ветерана обманули не «развалившие страну демократы» или «укравшие победу народа олигархи», как в стандартной жалобе, а жена: «Пока я там жизнью своей рисковал / Боролся за правое дело / Супругу мою обнимал-целовал / Ее замначальник отдела».