Избранные труды

Когда в отечестве все тихо и спокойно,Одни писатели воюют непристойно!Сказать Аркадину: не Музами тебеПозволено свирель напачкать на гербе;Сказать Паясину: болтун еженедельный!Ты сделал свой журнал Парнасской богодельнойИ в нем ты каждого убогого умомС любовию даришь услужливым листком.Меж тем иной из них, хотя прозаик вялый.

Хоть жалкий рифмоплет, душой предобрый малый.Шутилов, например, знакомец давный мой.В журнале пошлый шут, ругатель площадной,Совсем печатному домашний не подобен.Он милый хлебосол, он к дружеству способен,В свой именинный день, вином разгорячен,Целует с нежностью глупца другого он;Аркадин в обществе любезен без усилийИ верно, во сто раз милей своих идиллий[798]

.

«Паясин», «Шутилов». В них мог бы узнать Измайлова разве тот, кто знал о ранней редакции сатиры. «Благонамеренный» прекратил свое существование; сам издатель вице-губернаторствовал в Твери. На письменном его столе, рядом с портретом жены, стоял портрет С. Д. Пономаревой[799].

«Аркадин» — Панаев узнавался безошибочно. И о нем же — об «идиллике новом» — говорила «Эпиграмма» в разделе «Смесь»:

Никак негодный он поэт?— Нельзя сказать. — С талантом? — Нет;Ошибок важных, правда, мало;Да пишет он довольно вяло.

Более ни слова о нем, — прерывает Аполлон:

Из списков выключить — и только.

Это было новое стихотворение, — во всяком случае, оно впервые появилось в сборнике 1827 года[800]

.

Все споры, неудовольствия, полемики отошли в прошлое. Вражда к Панаеву осталась, — если не усилилась.

Здесь нам понадобится экскурс в сторону.

* * *

В то время, когда Баратынский готовил свой сборник к изданию, в Москве явился освобожденный из ссылки Пушкин. С осени 1826 года возобновляется их знакомство и становится «короче прежнего», как будет вспоминать Баратынский два года спустя. Их видят вместе в публичных собраниях; Баратынский вводит его в круг своих друзей; они бывают в одних и тех же литературных кружках и, случается, вместе выступают в литературных полемиках.

Еще на юге Пушкин пристрастно и любовно следил за творчеством Баратынского и знал и его друзей, и его врагов. Это было и немудрено: и тех и других он делил с Дельвигом, любимейшим из лицейских товарищей Пушкина. Бессарабский и одесский изгнанник получал письма и читал журналы; он знал поименно всех «кулачных бойцов» Измайлова и сохранил к ним на многие годы литературную неприязнь. Она распространялась на Цертелева, Федорова, Ореста Сомова; к последнему Пушкин не мог преодолеть своего предубеждения даже тогда, когда тот вошел в дом Дельвига на правах друга и сотрудника. Иногда он прибегал к оружию молодых поэтов, — осудив сатиру Баратынского, он все же воспользовался для эпиграммы на Измайлова ее словечком: «площадной шут», «журнальный шут»[801]. Но все это имело какие-то более или менее явные поводы.

В 1827 году без всякого видимого повода начинает распространяться его эпиграмма на Панаева.

III отделение, тщательно следившее за его новыми и прежними произведениями, ходящими по рукам, в ноябре добирается до этих стихов:

РУССКОМУ ГЕСНЕРУ

Куда ты холоден и сух!

Как слог твой чопорен и бледен!Как в изобре́теньях ты беден!Как утомляешь ты мой слух!Твоя пастушка, твой пастухДолжны ходить в овчинной шубе:Ты их морозишь налегке!Где ты нашел их: в шустер-клубеИли на Красном кабачке?[802]

Фон-Фок, начальник канцелярии Бенкендорфа, переписал стихи на особом листке; Бенкендорф сверху карандашом пометил: «На Федорова»[803].

Пометка Бенкендорфа — единственное указание на адресата, — и на ее основании эпиграмму считают иногда направленной против Федорова[804]. Нам предстоит поэтому остановиться на ней подробнее.