Избранные труды

Дело в том, что корни давыдовской элегии уходили еще в доромантический период. Она создавалась не после «унылой элегии», а параллельно с ней, и ее «строительным материалом» была «легкая поэзия», анакреонтика, послание, промежуточные жанровые формы типа стансов и «песен». Поэтому-то жанровые каноны новой, преромантической элегии и не оказали воздействия на Давыдова: он прошел мимо них. В эпоху, когда русская поэзия культивировала героя шиллеровских «Идеалов» или «Падения листьев» Мильвуа, его героем продолжал оставаться элегический либертин, обрисованный в стихах Парни. Он сохранил в своей элегии и то, против чего боролись элегики новой формации: сложное переплетение стилистических и модальных планов – от гнева до лирической жалобы и иронии, от патетики до просторечия. Поэтому источники и аналоги его элегиям обнаруживаются иногда за пределами элегического жанра.

Как и ранее, он более всего близок к Батюшкову, многие стихи которого знает, вероятно, до печати. В элегии VII есть след воздействия батюшковского «отрывка» «Воспоминания»:

Я именем твоим летел под знамя брани

Искать иль славы, иль конца;

В минуты страшные чистейши сердца дани

Тебе я приносил на Марсовых полях…

Эти стихи еще не были напечатаны, когда Давыдов писал:

О Лиза! сколько раз на Марсовых полях,

Среди грозы боев, я, презирая страх,

С воспламененною душою

Тебя, как бога, призывал…

Он переводит девятую элегию Парни, как будто следуя по пятам за Батюшковым, и оказывается ближе к нему, чем к оригиналу:

Нет, нет! явлюсь опять, но как посланник мщенья,

Но как каратель преступленья…

У Батюшкова, в том же 1816 году:

Нет, в лютой ревности карая преступленье,

Явлюсь, как бледное в полуночь привиденье…

Или в «Элегии VII» Давыдова:

Никто не окропит холодный труп слезой,

И разбросает ветр мой прах с песком пустынным!

Это парафраза батюшковского «Веселого часа»:

…Ничьей слезой

Забвенный прах не окропится…

Еще более интересно, что в его элегиях оживают структурные принципы любовных стихов Карамзина, некогда прочитанных им в «Аонидах», – «К неверной», «К верной», «Послание к женщинам», «Отставка», – эти стихи, объединенные темой любви и измены, он хорошо помнил и иной раз сознательно перефразировал (см. примечание к стих. «Ответ на вызов написать стихи…»). Они уже вовсе не были «элегиями» в понимании первого десятилетия XIX века: они допускали рассуждение, сентенцию, прозаизм, иронию – все то, что исключила новая элегия и что сохранил Давыдов. В «Отставке» Карамзина мы находим уже знакомый нам случай метафорического использования профессиональной военной лексики, – такой же, как в давыдовском «Неужто думаете вы…» (кстати, в первой публикации названном «Отставка», а во второй – «Неверной»). В «Послании к женщинам» мы без труда обнаружим почти «давыдовские» патетические монологи, с вопросительными и восклицательными интонациями, с широким эмоциональным диапазоном:

Когда познаешь ты приятность вольной страсти?

Когда в тебе любовь сердца соединит,

Не тяжкая рука жестокой, лютой власти?

Когда не гнусный страж, не крепость мрачных стен,

Но верность красоте хранительницей будет?

Это все очень близко II элегии. А вот – в том же послании – темы и интонационный строй элегии VII:

О вы, для коих я хотел врагов разить,

Не сделавших мне зла! хотел воинской славой

Почтение людей, отличность заслужить…

Эту связь, видимо, и ощущал Давыдов, когда причислял свои элегии к галантной поэзии предшествующего столетия. Но он переоценивал значение их родословной, ибо сами стихи принадлежали уже новой эпохе.