Изгнание

– Это не бог весть какое предложение, – заметил я. – Придется многие годы жить вдали от Англии, и я стану не более чем клерком.

– Но у тебя появятся прекрасные возможности. Ты, должно быть, знаешь, сколько молодых людей уехали нищими клерками, а вернулись миллионерами.

– Тогда отправляйся и проведи остаток жизни в какой-нибудь далекой колонии, – сказал я.

– Если бы я была мужчиной, то так и поступила бы! Но почему ты говоришь «остаток жизни»? Когда заработаешь столько, чтобы расплатиться с кредиторами, то можешь вернуться.

– Я бы никогда не смог вернуться. Только не после бегства от кредиторов. Джентльмен не может снести такого позора.

– Забудь всю эту чушь. Теперь никому нет дела, знатен ты или нет. Важны только таланты и то, как упорно человек работает.

Что с ней? В словах сестры прослеживалось влияние вольнодумных идей. И это девушка, которая пресмыкается перед титулом при любой возможности, готовая на все, чтобы заполучить в мужья герцога! Кажется, я что-то недопонимаю в жизни.

Потом она сказала:

– Мама, Ричард должен принять предложение немедленно. – Она повернулась ко мне: – Когда отплывает пароход?

– Через несколько недель, – сказал я.

– Когда именно? – требовательно спросила она. – До или после бала?

Любопытная ремарка.

– Какое это имеет значение? – спросил я.

– Это имеет огромное значение, – сказала она. – До бала ты уехать не можешь.

– Пойди и принеси письмо, – приказала мама.

Я поднялся сюда за письмом, а потом прочел:

– Во вторник, 14 января, «Иберийская Дева» отплывает из Саутгемптона в Ньюфаундленд. «Каледонка» отплывает из Рай после ремонта в субботу, 16 января в Гонг-Конг.

– Значит, никаких сложностей, – объявила Евфимия. – Бал состоится девятого.

Маме, как и мне, показалось странным, что сестра придавала балу такое значение для моей будущей жизни.

– Но я не собираюсь принимать предложение дяди Томаса, – сказал я. – Мы с мамой пришли к решению, что судьба моя сложится иначе.

– Как же она сложится? – с сарказмом произнесла Евфимия.

– Я стану журналистом!

От изумления у нее расширились глаза. (Какая актриса!) Пока Эффи нетерпеливо слушала, я растолковал ей то, что сказал маме.

– Ты обольщаешься, – сказала она, прервав меня на полуслове. – Зарабатывать на жизнь пером в семнадцать лет! Даже не получив диплома! Представляешь, как будет трудно?

Да что она понимает?

Сестра повернулась к матушке:

– Ты ничего не знаешь о жизни за высокими стенами Торчестера.

Она произнесла это с такой нескрываемой насмешкой, что мама вздрогнула, будто ее ударили.

– Не смей так разговаривать со мной.

– И все-таки я права. Ты всегда думала только о доме и заботе о нас. Папа никогда не мог поговорить с тобой ни о чем серьезно. Ни о чем, что его действительно волновало.

– Перестань, пожалуйста.

– Он сам это признавал. Ты его никогда не понимала. Не помогла ему, когда с ним расправились посредственности, ненавидевшие его, потому что он был выше их.

– Думаю, ты преувеличиваешь, – сказала мама.

– Считаешь, что он все выдумал? – продолжала Евфимия. – Ты знаешь, что у папы были враги, как он говорил, «незаслуженные», потому что ему все завидовали. И если бы ты лучше это понимала, то могла бы спасти его от того, что случилось.

– Я ни в чем не виновата. Он сам выбрал такую жизнь.

– Не стану утверждать, что папа не делал ошибок, но он ошибался только потому, что ты его подвела, когда он в тебе нуждался.

Мама уставилась на нее, потом встала и медленно вышла из комнаты.

Когда дверь закрылась, Евфимия сказала:

– Ты как мама. Тоже прячешься от жизни. Но я не буду страдать от вашей глупости.

– Какие папины ошибки? Ты имеешь в виду его счета? Как мама могла быть виновата в этом?

Она отправилась к пианино и рассерженно заиграла.

Половина двенадцатого

Она должна была почувствовать. Должна уже знать, что это такое. Не может быть, чтобы она была так невинна.

Наверняка она ощутила сквозь плотное платье что-то, похожее на палец. Мысль о том, что Бетси знала, была упоительна. Если бы не знала, то оглянулась бы посмотреть. Она наверняка знает!

* * *

Большую часть дня мама и Бетси хлопотали на кухне, готовясь к Рождеству. Бледная тень старых времен, когда все слуги суетились по дому, всюду падуб и омела, хлопанье дверей и приготовление рождественских подарков.

Полночь

Из своей комнаты я могу видеть окно Евфимии и думаю, что там Бетси. Только что заметил, как погасла свеча за занавеской в комнате Евфимии. Потом, ровно через четыре минуты, погасла свеча в комнате служанки.

Четверг, 24 декабря, 11 часов

После завтрака мама подошла ко мне и сказала, что теперь ей думается, что мои мысли о литературной карьере «нелепы».

В промежутках между тяжелым кашлем, сотрясавшим ей худенькие плечи в вязаном платке, она проговорила:

– Твоя сестра права. В Лондоне ты будешь голодать. Прими предложение дяди Томаса. Иначе что будет со мной и Евфимией? Хочу прожить достаточно долго, чтобы увидеть, как мои дети устроят свою жизнь. Не хочу стать такой же жалкой, как мисс Биттлстоун, которая зависит от высокомерной миссис Куэнс.

– Дядя Томас хочет отправить меня в ссылку, – ответил я.