Изгнанник

— Я замужем, Гийом… и ты женат…

— Какая разница, если ты все еще меня любишь? Мой брак теперь ничего не стоит, да и твой не дороже!..

Он крепче сжал объятия, и Мари, не пытаясь больше освободиться, замерла, закрыв глаза, чтобы раствориться в интимной нежности этой минуты всепоглощающего счастья, которое еще час назад она считала окончательно потерянным. Но когда он попытался найти ее губы, она не ответила, но отодвинулась от него:

— Нет, Гийом! Не нужно… Видишь ли, я была уже близка к тому, чтобы обрести, наконец, покой. Я уже меньше страдала, и мне казалось, что достаточно будет успокоиться, отдавшись бегу времени: пусть проходят и дни, и годы, моя тоска утихнет, и я смогу вновь воссоединиться с тобой там, где, я полагала, ты меня уже ждешь…

— Мари!..

— Дай мне договорить!.. Только что, когда Жозеф открыл мне правду, я бесконечно обрадовалась, но это длилось мгновение, потому что вернулись старые опасения и вытеснили ее: ждать, страдать в разлуке, надеяться, плакать… Нет… больше никогда! Я не смогу больше вынести то, что я вынесла с тобой.

— Ты думаешь, я не страдал?

— Это не наша вина, нежность моя, если мы так любим друг друга! Мы ничего не можем с этим поделать…

— Нет, кое-что мы можем!.. Быть благоразумными в конце концов.

— Наша любовь не создана для этого…

— Да, мы были не в состоянии обрести благоразумие, но я… я начинаю осознавать… Я уже не так молода, ты знаешь?.. Бесполезно это не замечать, хотя я все еще молодо выгляжу. Я-то хорошо это знаю, мне говорит об этом мое сердце и… мое зеркало, когда я внимательно всматриваюсь в него… Мне скоро будет сорок. Это уже не тот возраст, когда можно позволить себе безумства.

— Я еще старше тебя, но ради тебя готов на любое безумство! Что касается жизни, которую ты не хочешь вести так, как раньше, то…

— Скажи, а если бы ты остался слабым и немощным, ты согласился бы вести такую жизнь?

— Я думал, что ты уехала в Лондон, и… одна только мысль, что я, как обломок судна после кораблекрушения, не буду способен больше ни на что, была невыносима для меня!

— Какой эгоизм! И как мало ты меня знаешь!

— Ты бы любила ухаживать за мной, не правда ли? О, женщины, вы все мечтаете об этом! Но в этом — проявление вашего эгоизма: это так безопасно — немощный мужчина! По крайней мере всегда знаешь, где он находится!.. Мари! Мари! Если уж нам не суждено жить вместе, давай вместе умрем! Сначала исступленно упьемся любовью в лесу или где-нибудь в деревне, а потом уйдем навеки! По крайней мере мы будем уверены, что никому из нас не придется ждать другого на небесах!

— Ты сумасшедший! Это — чудовищный эгоизм! А ты подумал о наших детях? Твои, разумеется, под защитой, а я, я ни за что на свете — даже ради тебя — не покину моего маленького Артура!..

— Ни твоего мужа, я думаю? — горько усмехнулся Гийом.

Неожиданно Мари серьезно, даже сурово посмотрела ему прямо в глаза:

— Это не ложь! Я отказываюсь платить подлостью и предательством за скромную и бескорыстную любовь этого благородного человека.

— Абсолютно бескорыстного? Ведь ты его жена, так? Потрясающая компенсация за такое великодушие!

— Я вышла за него замуж… но я не являюсь его женой в том смысле, в котором ты ожидаешь: он не посмел бы даже попросить меня об этом…

Мари отвернулась от него, и слабость вдруг овладела ею, и она бы упала, если бы не присела на канапе. И тут же разрыдалась…

— Я умоляю тебя, оставь меня сейчас!.. Уходи!..

Хотя произнесенные ею слова поразили Гийома в самое сердце, он не успел на них ответить: одна из внутренних дверей открылась невидимой рукой и вошел маленький мальчик, который, несомненно, разыскивал свою мамочку. И когда он увидел ее, в изнеможении сидящей на стуле, всю заплаканную, он поначалу хотел броситься к ней, но потом заметил рядом с ней незнакомого человека, такого большого и страшного, с лицом, искаженным гневом и страданием. И этот человек нагибался, чтобы поднять с пола палку, конечно, чтобы ударить его мамочку! Наверное, это страшное чудовище! И поэтому с угрожающим криком маленький смельчак бросился на Гийома и схватил его за ногу своими маленькими и пухленькими пальчиками.

— Гадкий! — кричал он. — Плохой!

Гийом не пытался даже остановить его: его мать, которую он так любит, прогоняет его, и его сын — тоже. В этом есть что-то противоестественное… Он поднял на Лекульте, прибежавшего вслед за маленьким Артуром, услыхав его завывания, потухший взгляд и тихо произнес:

— Я возвращаюсь в Париж, мой друг. Прикажите, пожалуйста, подать нам лошадей…

— Да, разумеется, — сказал всепонимающий банкир, — Мы увидимся с вами завтра или потом как-нибудь. Но помните, что вы обещали мне не уезжать сразу в Нормандию…

— Не беспокойтесь… Но и не заставляйте меня долго ждать!

— Я сейчас присоединюсь к вам, — сказал он, беря малыша на руки и усаживая его рядом с Мари, на колени к которой он безуспешно пытался вскарабкаться сам.

Бросив прощальный взгляд на очаровательный ансамбль, который составляли сын и мать, Гийом вышел из гостиной. Десять минут спустя он покинул Мальмезон.