Изгнанник из Спарты

Теперь исправить что-либо было уже невозможно. Из-за задержки, вызванной визитом Сократа, они прибыли во время полуденной трапезы, а это означало, что Данай уже не один. Им пришлось подождать в прихожей, а старый раб отправился в столовую, где, как они уже знали, Данай обедал со своей сестрой Хрисеей. Даже скорое отбытие родного брата в опасную экспедицию не заставило Брима прервать свой буйный круглосуточный разгул, а Халкодона с отцом – оторваться от столь милых их сердцам утех с молоденькими мальчиками. Если бы Данай был один или только с отцом и братьями, старый раб провел бы Аристона и Сократа в столовую без лишних церемоний, поскольку в демократических Афинах не придавали большого значения этикету. Однако теперь им нужно было дождаться, пока Хрисея не удалится в гинекей, ибо для знатной афинской девушки даже находиться в одной комнате с гостями мужского пола – за исключением отдельных весьма редких случаев вроде свадеб или похорон, – было совершенно немыслимо.

Впрочем, как Аристон и Сократ могли теперь увидеть или, точнее, услышать, немыслимо для кого угодно, только не для Хрисеи. До них донесся ее пронзительный, звенящий от гнева голос:

– Ни за что! Я всю жизнь мечтала познакомиться с Сократом! Гинекей? Фу! Объясни мне, Данай, что может сейчас угрожать моей непорочности? Что, Сократ имеет привычку насиловать девушек? Ну, что касается меня, ему это не понадобится; если он настолько мудр, как о нем говорят, я пойду ему навстречу!

Аристон хлопнул Сократа по плечу.

– Может, мне удалиться? – прошептал он. – Нельзя упускать такую возможность!

Сократ решительно помотал головой.

– Она меня еще не видела, – прошептал он в ответ. – Увидев меня, девушки обычно убегают, визжа от страха.

В столовой тем временем, как можно было догадаться, Данаи предпринимал героические усилия, чтобы сохранить самообладание; его молодой голос звучал приглушенно, и они не могли разобрать слов. Однако повышенные тона Хрисеи вмиг просветили их:

– Аристон? Ха! С ним-то я тем более хочу познакомиться! Я давно хотела высказать этому старому грязному педерасту все, что я о нем думаю!

Настала очередь Сократа радостно похлопать по плечу своего молодого друга.

Теперь уже голос Даная прозвучал как рев разъяренного быка:

– Аристон вовсе не старый! Он всего на два года старше меня! И он не…

– Не педераст? Ха-ха! Тогда чем же вы занимаетесь вдвоем, милый братец? Чем-то ужасно интересным, по-видимому, коли вы восемь или девять лет не отходите друг от друга, не найдя времени даже жениться? Что же это за занятие,а?

– Мы просто разговариваем. Он учит меня разным вещам. Например, стихам Еврипида…

– Ну а этому он тебя научил, братец? – спросила Хрисея, и вдруг ее голос потерял всю свою пронзительность. Он стал ниже на целую октаву, стал глубоким, трепещущим, очаровательным и в то же время столь грустным, что от его звука у Аристона перехватило дыхание:

Да, изо всех, кто дышит и кто мыслит,Нас, женщин, нет несчастней.За мужейМы платим – и недешево.

А купишь,Так он тебе хозяин, а не раб.И первого второе горе больше.А главное, берешь ведь наобум:Порочен он иль честен, как узнаешь?А между тем уйди – тебе ж позор,И удалить супруга ты не смеешь.И вот жене, вступая в новый мир,Где чужды ей и нравы и законы,

Приходится гадать, с каким онаСозданьем ложе делит.И завиденУдел жены, коли супруг ярмоСвое несет покорно.Смерть иначе!Ведь муж, когда очаг ему постыл,На стороне любовью сердце тешит,У них друзья и сверстники, а намВ глаза глядеть приходится постылым.

Но говорят, что за мужьями мы,Как за стеной, а им, мол, копья нужны.Какая ложь!Три раза под щитомОхотней бы стояла я, чем разОдин родить…[4]

– Медея, – прошептал Аристон. – А ты знаешь, Сократ, ведь это чистая правда!

– М-да, – промычал Сократ, но тут они вновь услышали голос Даная. Он чуть ли не плакал.

– Хрисея, я не могу! Ну как ты не хочешь понять? Это нарушение всех обычаев и законов!

– К Аиду все твои обычаи и законы! – заявила сестра. Аристон открыл дверь и вошел в столовую так тихо, что его никто не заметил.

– Пусть этот грех падет на мою голову, Данай, – произнес он, и его спокойный глубокий голос придал особую мелодичность его словам. – Ибо ради такой женщины, как твоя сестра, я готов подвергнуться гневу всех богов и смертных – и даже гвоему.