Изгнанник. Пьесы и рассказы

Героиня пьесы, Винни, предстает как бы заживо по­гребенной. Сначала земля «засосала» ее по пояс, в финале остается видна лишь ее голова. Однако, символизируя не­отвратимость смерти, этот образ включает в себя опреде­ленную критику опустошенного обывательского существо­вания. Помимо могилы, которую от рождения каждый носит в себе, Беккет вводит еще и «рукотворную», ту, которую Винни сама уготовила себе, растранжирив жизнь в мелочных заботах повседневности. Это дает широкий простор для комического заострения образа и ситуации, гиперболизации и гротеска. В то же время звучащие лейт­мотивом слова Винни: «Еще один прекрасный день» — от­ражают не только духовную слепоту героини и человека в целом, вызывая горькую насмешку Беккета, но и неисто­вое сопротивление маленького человека могуществу враж­дебных сил. Комическое поэтому тесно переплетается с трагическим. Естественно, основным жанром становится для Беккета трагикомедия. Блестящим афоризмом выразил своеобразие его художественной манеры Жан Ануй: «Мюзикхолльный скетч по «Рассуждениям» Паскаля в исполне­нии клоунов Фрателлини».

Таким образом, в произведениях Беккета выделяется определенный набор компонентов, которые, варьируясь в известных пределах, составляют их основу. Конкретное их наполнение бывает различным, однако цель писателя — не воссоздание многообразия человеческого опыта, а, на­против, выделение того общего, что закреплено идейно­философским контекстом его творчества, создавая впечат­ление, будто перед нами части или варианты единого текста.

Это ощущение усугубляется использованием общих принципов организации материала. Так в монологе, кото­рый является одним из излюбленных средств раскрытия героя как в прозе, так и в драматургии Беккета, автор стремится передать беспорядочное движение мысли, еще не организованной сознанием. Он словно включает фоно­грамму ее движения, с предельной тщательностью фикси­руя ее хаотичность, отсутствие связи и последовательно­сти. Эта мысль предшествует слову, которое не просто проясняет ее посредством упорядочивания и логического оформления, но выводит из хаоса на уровень мышления. Это помогает, в частности, уяснить различие в структуре «потока сознания» у Беккета и Джойса. В обоих случаях сознание противопоставляется бессознательному, но тогда как Джойс находит в последнем иную, отличную от при­сущего сознанию упорядоченность, Беккет воспринимает его как нагромождение бесформенных обрывков, не при­хотливую, изысканную произвольность, допускающую игру словом, а беспорядочность первичного хаоса.

Творчество Беккета носит подчеркнуто эксперименталь­ный характер. Его художественная природа определяется не отражением жизни во всей полноте и неповторимости ее конкретных проявлений, а моделированием закономер­ностей бытия, в которых предельно растворяется все кон­кретное. За исключением самых ранних, произведения Бек­кета — это своего рода сгустки реальности, в которых доминируют абстрагирующие и универсализирующие тен­денции. Необходимо лишь помнить, что абстракция зиж­дется на реальном опыте, пережитом человечеством в XX веке.

В 70 — 80-е годы художественный мир беккетовской про­зы и драматургии существенно изменился. Комическое отошло в нем на второй план, однако эта потеря компенси­руется усилением лирического начала. Кроме того, в по­следних вещах явственно обозначилось движение героя навстречу «другому», примером чего может служить «Об­щение». Движение это, конечно, минимально. Оно замкнуто сферой сознания и не может быть преобразовано в дей­ствие, однако оно расширяет границы обозначенного Бек­кетом мира.

Погрузившись в него, можно увидеть в скрупулезном изучении писателем жизни, сведенной к некоему минимуму, поиски смысла бытия, постичь который страстно стреми­лись герои классического романа XIX в. В универсуме Беккета герои ни к какому познанию не стремятся. Их задачи берет на себя автор, ставящий вопрос необычайно остро: если есть смысл в существовании, его надо обнару­жить на том уровне, где не действенны соблазны и по­верхностные обманы жизни, даруемые талантом, любовью, знанием или стремлением к славе. Жизнь предстает ого­ленной, сведенной к элементарнейшим проявлениям, ко­торые мы склонны называть жалкими. Беккет видит их иначе — его мир не знает жалости. В этой-то редуцирован­ной жизни парадоксалист Беккет и находит смысл: это есть сама жизнь. Вызовом беспощадной жестокости мира звучат слова Беккета: «Я не могу продолжать — я про­должу», давшие заглавие одной из его книг.