Изгой

Кровь. Очень много крови. Она расплывалась по поверхности воды и казалось, что ванна заполнена бурой жидкостью. Безвольно откинутая голова, лицо с плотно зажмуренными глазами, будто выточенное из того же белого мрамора, что и сама ванна, и ещё сильнее выделяющийся на всем этом фоне какой-то зловещий в своей черноте водопад волос, сосульками свисающих до пола.

Я вытащил из воды ставшим таким тяжёлым и неподъёмным тело, вынес в комнату и уложил на кровать. Из глубоко раскрывшихся ран кровь уже не сочилась. Хуже не бывает. Но все равно я кинулся к аптечке, вытащил пачку коллагеновых пластырей и облепил тонкие запяться, где зияли кроваво-чёрные порезы.

Мелко дрожащие пальцы никак не могли нащупать нужное место на обжигавшей смертельным холодом шее девушки. Тогда опустившись на колени, я приложил ухо к груди, с надеждой вслушиваясь в малейший звук. Ничего.

— Это и есть Эва Райкова? Круто.

Я вздрогнул, вскинул голову, обнаружив на пороге Прохора. Сальная похотливая ухмылка от уха до уха, глаза пожирали лежащее неподвижно на кровати обнажённое тело. Заметив мой взгляд, он растерялся, быстро-быстро заморгал.

— А чего это с ней? — подошёл ближе, наклонив на бок голову, вгляделся в иссиня-белое лицо.

— Сознание в ванне потеряла, — бросил я, встав на ноги. — Надо отвезти её в наш медцентр.

— Сознание? Да тут… Да, конечно. П-помогу, — пробормотал он. — Может того. Искусственное дыхание сделать? Я умею.

— Не поможешь тут с дыханием, твою мать! Надо везти к нам в медцентр!

Я завернул Эву в покрывало, бережно подхватил на руки и вынес из дома. Около крыльца, на дорожке уже поджидал присланный нашим врачом электрокар, на которых мы разъезжали по нашему лагерю. Уложив тело Эвы на платформу, я сказал Прохору посидеть рядом и вспрыгнул на переднее сидение. Отключив к чёрту робот-пилот, не позволяющий ездить на максимальной скорости, дал по газам.

Широкая, засыпанная щебёнкой аллея, с ровным строем лиственниц по краям, упиралась в уходящую почти отвесно скалу. Но стоило мне подкатить машину, как декорированные серым камнем разошлись двери, обнажив чёрный зев коридора, ведущий в наш центр.

Подняв с платформы тело Эвы, прижал к себе и пошёл по коридору, освещаемым ярко вспыхивающими на каждом шагу лампами, встроенными в стены. Прохор быстро нагнал меня и вместе мы подошли к двери лифта с квадратным зарешеченным окном.

Пока я ждал, когда платформа дьявольски медленно с гулом и скрежетом поднимется, искусал себе все губы. Время имеет странное свойство удлиняться и сжиматься. И сейчас оно растянулось до бесконечности.

В нашем медцентре, который мы оборудовали украденными медкапсулами, нас уже поджидал врач Михаил Борисович Кропоткин, и медсестра Катя.

Вместе с подскочившим ко мне Прохором, мы уложили Эву на платформу капсулы. И прозрачный колпак с тихим гудением мягко закрылся. Внутри него сверху, с боков вылезли как змеи, тонкие серебристые трубки, обвили тело девушки, проникли внутрь.

Справа от капсулы как свиток папируса раскрылся голографический экран. И голова закружилась от мельтешения столбиков и кругов диаграмм, бегущих по строчкам символов и цифр, в которых я ровным счётом ничего не понимал.

Плюхнулся на кресло рядом. Опустив руки между колен, тупо уставился в желтоватую керамическую плитку с трещинками, в которых почему-то угадывался женский профиль. Нет, совсем не то. Он скорее был похож на летящий самолёт. Я тряхнул головой. Что это со мной? Почему во рту такая горечь, а на душе так хреново, будто я виноват во всем этом? Разве мог я знать, что меня схватят, отправят в Утилизатор?

Что имеем — не храним, потерявши плачем. В голове всплывали картинки минувших дней, как Эва смеётся или грациозными движениями расставляет на столике передо мной тарелки с едой. Оборачивается, и лукавая улыбка мягко освещает её лицо изнутри, делая еще красивей. Эва отлично готовила, хотя в этом не было никакой нужды — всё могли делать роботы-кухни. Но раз, попробовав испечённые Эвой блинчики, я уже не смог есть сделанные роботом.

— Олег Николаевич…

Я вскинул голову, боль стеснила грудь, перехватило горло. На круглом добродушном лице с мягко обвисшими щеками выцветшие почти до состояния прозрачности глаза в глубоких морщинах излучали только сочувствие, заставляя ощутить себя совершенно беспомощным.

— Мне очень жаль… Она потеряла слишком много крови.

— Так перелейте мою, — Прохор с готовностью засучил рукав, обнажив крепкую и смуглую руку, всю перевитую выпирающими жилами. — Вы это, док, не стесняйтесь. Я выдюжу. Сколько надо возьмите.

— Дело не в этом, — покачал головой врач. — Ток крови прекратился. Совсем.

Я вскочил с кресла и вжался носом в холодный стеклопластик, за которым как в стеклянном гробу лежала мёртвая царевна. Не хочу тебя терять, Эва! Не хочу!

— Тогда возьмите у меня из плечевой артерии. Это будет быстро.

Я сбросил куртку, стащил рубашку, и опустился в кресло, выложив левую руку на подлокотник.

— Олег Николаевич, мы не в силах помочь. Она умерла. Слишком поздно.