Читаем Изюм из булки полностью

Изюм из булки

Выдержав испытание театром и телевидением, горинская драматургия выдержала главное испытание – бумагой. Горина очень интересно читать! Прислушиваясь к себе и сверяя ощущения. Вспоминая.

Помню, как я ахнул, в очередной раз прилипнув к телеэкрану – «Мюнхгаузена» показывали вскоре после смерти Сахарова, и еще свежи были в памяти скорбно-торжественные речи секретарей обкома с клятвой продолжить правозащитное дело в России. Я будто бы впервые увидел вторую серию этой ленты – и поразился горинскому сюжету, как пророчеству.

Григорий Израилевич чувствует жизнь, он слышит, куда она идет – и умеет написать об этом легко, смешно и печально. Поэтому, как было сказано по другому поводу у Бабеля, он Король…»

Ему оставалось жить три месяца. Тем проклятым летом я часто вспоминал печальное ахматовское: «Когда человек умирает, изменяются его портреты»…

Зиновий Гердт говорил про Андрея Миронова: «После смерти Андрюша стал играть еще лучше». Конечно, лучше! Смерть устаканивает масштабы; прочищает восприятие… Как говорил Фигаро, время – честный человек…

Блестяще одаренный при жизни, после смерти Григорий Горин стал писать гениально.

Два редактора

Редактором моей первой книжки – в 1990 году, в библиотечке журнала «Крокодил» – должен был стать Александр Моралевич, фельетонист от бога, человек блестящий и едкий.

Едкость эта стоила ему, разумеется, недешево. Рассказывают: как-то в разгар застоя он сдал очередной фельетон и уехал в отпуск на Черное море. Купил там свежий номер «Крокодила» – фельетона нет. Александр Юрьевич позвонил в редакцию уточнить, что случилось. Секретарша главного сказала: читают. Фельетон не вышел и в следующем номере. Моралевич позвонил. Секретарша сказала: еще читают…

Тогда Моралевич пошел на ближайший черноморский телеграф и послал в издательство «Правда», в журнал «Крокодил», на имя главного редактора телеграмму-молнию следующего содержания: «Напоминаю вам зпт что русский алфавит состоит из следующих букв двтч А зпт Б зпт В…»

Дошел до конца алфавита и подписался.

Надо ли говорить, что большой карьеры в советской журналистике этот человек не сделал?

Ко мне Александр Юрьевич отнесся с приязнью – и во внутренней рецензии на мою рукопись рекомендовал ее к публикации, причем в довольно смелых выражениях. Вот что надо печатать в библиотечке «Крокодила», написал Моралевич, а не то говно, которое мы издаем.

После такой рекомендации моя книжка была немедленно передвинута с текущего года на будущий, Моралевича от работы отстранили, а редактировать меня взялся лично главный редактор «Крокодила» Алексей Пьянов.

Алексей Степанович подошел к работе ответственно и начал книжку улучшать, изымая из нее тексты, портившие, по его мнению, общее впечатление от молодого автора. Молодой автор, пошедший на четвертый десяток, будучи евреем, торговался, как цыган.

Один текст, впоследствии довольно известный, стал поводом для любопытнейшего диалога…

Приложение

«И КОРОТКО О ПОГОДЕ

В понедельник в Осло, Стокгольме и Копенгагене – 17 градусов тепла, в Брюсселе и Лондоне – 18, в Париже и Праге – 19, в Антверпене – 20, в Женеве – 21, в Мадриде – 22, в Риме – 23, в Стамбуле – 24, в деревне Гадюкино – дожди.

Во вторник по всей Европе сохранится солнечная погода, на Средиземноморье – виндсерфинг, в Швейцарских Альпах – фристайл, в деревне Гадюкино – дожди.

В среду еще лучше будет в Каннах, Гренобле и Люксембурге, совсем хорошо – в Венеции, деревню Гадюкино – смоет.

Московское время – 22 часа 5 минут. На «Маяке» – легкая музыка…»

– Виктор! – сказал главный редактор «Крокодила», ознакомившись с судьбой вышеозначенной деревни. – Это совершенно оскорбительная вещь. У нас в стране шестьдесят процентов населения живут в сельской местности. Они не виноваты, что живут так плохо.

Будучи человеком осторожным, я не стал выяснять у Пьянова, кто же в этом виноват, а забормотал что-то в том смысле, что вещица вообще про другое написана. Не про низкий уровень благосостояния в сельской местности.

– А про что? – заинтересовался руководитель единственного в стране сатирического журнала.

Тени Ключевского и Чаадаева встали по углам редакторского кабинета. Я заговорил о странной судьбе России, о ее замкнутости в себе, о метафизической оторванности от мира…

– Ну что вы, Виктор! – доброжелательно и мягко прервал меня Алексей Степанович. – Какая оторванность? Я только что вернулся из Канады…