Излом

– Так ведь я еще не все рассказал тебе, госпожа… Когда наш глава прочел предсмертное письмо Вэрдлика, то приказал нам обыскать всю комнату самоубийцы. Эта его предосторожность оказалась не напрасной: под одной из половиц мы нашли еще одно письмо десятника. В нем он обвинял главу в том, что он якобы пренебрегает своими обязанностями и говорит при остальных воинах, что князь Арвиген не слишком щедро платит своим ратникам и не ценит проливаемую за него кровь. Глава приказал сжечь найденную бумагу, а предсмертную записку Вэрдлика сохранил, прибавив ее к своему письму, в котором рассказывал о случае на заставе. Поскольку хранить тело самоубийцы у нас не было ни возможности, ни желания, мы похоронили его уже на следующий день, привалив, как следует, камнями. Что же до кромлеха, то глава сам оставил возле него щедрое подношение Седобородому, сказав, что если б не вмешательство Хозяина Троп, нашему отряду из-за клеветы Вэрдлика пришлось бы худо, и каждый из нас был полностью с ним согласен… В общем, глава легко поймет, где я буду искать убежища…

Когда голос Рэдлина затих, в кромлехе воцарилась тишина: возобновлять угасшую беседу не хотелось ни «карающему», ни мне, и я, глядя в темноту и слушая мерное дыхание Рэдлина, незаметно уснула.

Мне снились храмовые переходы – такие же запутанные и полутемные, как в Дельконе, но при этом – богато украшенные. Свет факелов то и дело выхватывал из полумрака то пышную позолоченную резьбу, то кусок яркой фрески… Если строгую соразмерность Дельконы я понимала и принимала, то эта нарочитая пышность вызвала у меня стойкое отвращение. Мне нестерпимо захотелось выбраться из паутины коридоров к свету, но вместо этого я продолжала следовать за ведущей меня по коридорам жрицей.

За время нашего путешествия моя провожатая ни разу не обернулась и не произнесла ни единого слова, но я почему-то была уверена, что у жрицы смуглая кожа южанки и красивое, надменное лицо… Она словно воплощала в себе дух этого места, я же с каждым мгновением чувствовала себя здесь все более чуждо…

Наконец, наше путешествие закончилось около комнаты Матери, и я вошла в освещенные предзакатными лучами солнца покои хозяйки Мэлдина. Яркий блеск позолоченных светильников и статуэток Малики во всех ее обличиях на мгновение почти ослепил меня, а Хозяйка Мэлдина, встав из кресла, подошла ко мне, протягивая полные, холеные руки. Ее речь была плавной, как река и сладкой, точно мед. Я почти утонула в этом обволакивающем, грудном голосе, как тут по моей ноге что-то скользнуло. Я опустила глаза вниз и увидела, как невероятно толстый гадючий хвост исчезает под подолом длинного одеяния Матери.

Мое сердце замерло – я вновь взглянула в лицо хозяйки Мэлдина. Она ответила мне ласковой улыбкой и протянула руку, норовя взять меня под локоть, но я шарахнулась от нее, точно от огня…

В тот же миг все пропало – я очутилась средь кромешной мглы, а вдалеке передо мною маячило светлое пятно. Я пошла к нему навстречу, с трудом переставляя ноги в густой, вязкой мгле, но чем больше я желала приблизиться к странному отсвету, тем быстрее он от меня удалялся – точно дразнил. Тем не менее, я продолжала упорно следовать за отсветом, и даже, вроде бы, стала его нагонять.

Неожиданно в окружающую меня мглу словно бы проник луч света: он ярко осветил то, что я с таким упорством преследовала, и я поняла, что вижу Мали. Моя кровиночка стояла предо мною – в белой, расшитой мною рубашке, с распущенными косами, в венке из бессмертников.

– Мали… – в эти мгновения я позабыла о том, что моей дочери нет в живых, но сердце защемило от боли. Упав на колени перед малышкой, я обняла ее, шепча что-то бездумно ласковое.

Мали, вздрогнув, прижалась ко мне, ответив на расточаемые ей ласки, а я, подняв голову, чтобы еще раз взглянуть в лицо своей кровиночки, увидела, что обнимаю чужого, совершенно незнакомого мне ребенка!

Ощущение невосполнимой потери едва не придавило меня к земле – горечь затопила душу. Я почувствовала себя подло и жестоко обманутой. От разочарования и боли хотелось кричать, но темноволосый хрупкий мальчик лет восьми смотрел на меня такими, полными тревоги и надежды глазами, что я просто не смогла оттолкнуть его от себя.

Так мы с ним и стояли: я – на коленях, и он – тесно прижавшийся к моему плечу, а вокруг нас перекатывались маслянисто – черные волны тьмы…

Проснулась я неожиданно и резко – меня точно под бок толкнули. Несколько мгновений я со страхом всматривалась в окружающую мглу, и лишь потом сообразила, что по-прежнему нахожусь в кромлехе и страшно замерзла, а дыхание сидящего около меня Рэдлина изменилось. «Карающий» больше не спал.

Почувствовав, что я зашевелилась, Рэдлин наклонился ко мне и едва слышно прошептал:

– Молчи и слушай…

Я вместо ответа нащупала в темноте его ладонь и слегка сжала огрубевшие, мозолистые пальцы «Карающего» – после ночных мороков душа сама тянулась к человеческому теплу, от кого бы оно не исходило. Рэдлин, видно, понял это, ответив на мое слабое пожатие своим, и тут откуда-то снаружи раздался грубый, громкий голос.