Излучения (февраль 1941 — апрель 1945)

Вечером продолжил «La Porte des Humbles» [94]Леона Блуа, чтение которого всегда доставляет мне радость, несмотря на все его маниакальные, без разбору, выпады против всего германского. Так, Лондон он собирается уничтожить одной-единственной бомбой, Дания для него — грязный Содом. Кажется, я уже научился отдавать должное духу людей, чья воля отлична от моей, и различать по ту сторону всех границ и принципов их истинное лицо.

Далее Песнь Песней.

Париж, 5 октября 1942

Днем листал «Пирра» Кребийона. Неподражаемо раскрывается язык в этой вещи; столь совершенны гладкость и округлость стиля, здесь автор непревзойден. Умение извлечь из слов новые звучания и краски сродни работе химика в лаборатории. Это уже почти подходит декадансу.

Прекрасна легкость, с какой льется стих, непринужденно стремясь к рифме; языку привольно в этой поэзии, как будто в ней нет никакой искусности. Этой гибкости способствует также звучность односложных слов, дактилически членящих строфу:

La nuit est plus claire que le fond de mon coeur. [95]

Вечером на набережной Вольтера, где я встретился с уже закадычными Валентинером и Пупе. Дома окутывал серебристо-серый туман, над ними — серо-голубые облака с коричневым кругом заката. Некоторые тона обесцвечены; четкий абрис Сен-Жермен-де-Пре словно размыт, и только темные очертания колокольни просвечивают сквозь туман.

В светлом камне, из которого сделаны многие дома, тротуары, мосты и набережные, часто заключены, в виде полой формы, маленькие отпечатки раковин улиток. Мне нравится на них смотреть: они будто тайный герб, символическое украшение микрокосма города.

Париж, 6 октября 1942

Закончил «La Porte des Humbles» Леона Блуа. Старый Лев стал мягче; такому крепкому вину потребовалось семьдесят лет, прежде чем оно начало выдыхаться.

Это чтение подарило мне за обедом истинное наслаждение. Собственно, прелесть дневников состоит не в чем-то особенном и необычном, гораздо труднее описать течение повседневной жизни, те отложившиеся формы, которые она приняла. Блуа это удалось прекрасно, словно участвуешь в каждом его дне. Так протекшие годы снова радуют нас; как тлеющие в камине дрова, они греют нас теплом ушедшего лета.

В этой книге есть предсказания, среди них — о русской революции. Да, действительно, именно из этого утла доходит до нас апокалипсис наших дней. Среди последних слов старика было: «Я ожидаю пришествия казаков и Святого Духа». Незадолго до кончины, 16 октября 1917 г., звучит его пророческое слово: «Не могу есть. Не хочу. Нужно, чтобы все переменилось во мне». Это свершила смерть. Его лицо, преображенное ею, было «величественным, радостным, значительным».

Его жизнь — пример того, что нет таких заблуждений, которые мешали бы нам въехать в те последние врата чести, куда стремится наш дух. Скорее, может сказаться недостаток заблуждений, ощущаемый там как слабость. Мы расстанемся с ними, подобно Дон Кихоту, снимающего с себя латы и ощущающему при этом радостное облегчение.

Днем в антиквариате Жана Банье, рю Кастильоне, 8. Я приобрел там «Roma Subterranea» [96]Арингуса — вещь, содержащую множество досок и надписей мира катакомб, ее можно рассматривать в качестве предвестника к «Roma Sotteranea» Росси. ^{92}В нашем охваченном пламенем уничтожения мире покой упрятанных в скалы могил, вечный сон в лоне земли обретают удивительную заманчивость.

Но, прежде всего, я приобрел прекрасное издание Бретона «Китайская миниатюра», на которую уже несколько раз облизывался, словно лиса на приманку, перед тем как попастся в ловушку. Покупка превысила мои возможности. Но доход с книг хочется потратить на книги же, хотя часто кажется, что собираешь их для той кучи мусора, в какую может превратиться дом, где они стоят. Однако я сразу с наслаждением пролистал все шесть томов, где дивными красками сияли собранные более чем за 130 лет миниатюры. Пустыни и моря разделяли, наверное, не меньше, чем небесное пространство, и потому картины жизни этих далеких царств глядят на нас, как с иной звезды.

Об извращениях: страсть намыливать себя или смазывать маслом, о которой пишут авторы, это атавизм, корни которого в прошлом; это память о временах, когда вся кожа была покрыта слизью. Слизистая — это прежняя кожа, свидетельство нашего морского происхождения. Здесь осязание стремится ощутить привычную стихию, так же как глаз младенца прежде всего воспринимает красный цвет. Но есть и другие типы, вроде сангвиническо-солярного. Это вялые фигуры со скудной пигментацией, предпочитающие парную, парикмахерские и зеркало, лунный мир и пещеры. Среди расстройств у них найдете болезни крови и предрасположенность к экземам. Необыкновенная, часто маниакальная страсть к чистоте, часто они альбиносы, страх перед микробами и ужас перед змеями ярко выражены.