Измена

— Знаю. — Магра, сразу как-то устав, села у огня и налила себе чашу горячего сбитня. — Джек, мы обязаны Ровасу больше, чем тебе представляется. Больше двадцати лет назад, будучи совсем молодым, он взял нас к себе: меня, ненавистную чужестранку, и Тариссу, грудного младенца. Никогда нам не расплатиться с ним за это. Никогда.

Тарисса смотрела в пол, пылая виноватым румянцем.

— Прости меня, мама. — Она нашла руку Джека и легонько сжала ее — это был знак молчать. Она не хотела, чтобы он перечил, когда речь идет о Ровасе.

— Да нет, ты правильно поступила, — ответила Магра. — Все к лучшему.

Магра права: так лучше. Не для него — он-то Роваса не боится, — а для них: они вынуждены оставаться с ним. Джеку хотелось бы забрать отсюда их обеих и дать им дом, где они не будут чувствовать себя обязанными. Ровас готов на все, чтобы удержать власть над своей мнимой семьей, — на вымогательство, на убийство, на принуждение. Пора положить конец его двадцатилетней тирании.

Прошлая ночь все изменила. Тарисса отдалась ему. По-другому и не скажешь: она угадала его горе и прекрасным, лишенным всякого себялюбия жестом отдала ему свое тело, чтобы утишить боль.

Вслед за нуждой пришла страсть. Джек не знал, сколько времени они провели так, в камыше и лунном свете, — ему казалось, что целую вечность. А позже, много позже Тарисса несколько часов проспала в его объятиях. И все-таки она успела тихонько встать, собрать свою одежду, оправить лежанку и закрыть обличительную ставню. Этим утром она еще раз спасла его.

Впервые в жизни Джек почувствовал себя в долгу перед кем-то. Фальк делал ему не менее драгоценные подарки, чем Тарисса, но отказывал ему в чести считать себя должником. Тарисса — дело иное. Джек занесся мыслями вперед. Он заберет ее отсюда, будет работать, чтобы дать ей новый дом, хорошую еду и нарядные платья. Ни в какой Брен он не пойдет и никаких приключений искать не будет. Все это теперь утратило смысл.

Прошлой ночью что-то произошло. Он не понимал что — но теперь все изменилось. Много месяцев он чувствовал, будто что-то тянет его вперед — к событиям и местам, которые он не выбирал. А нынче утром это чувство пропало.

Теперь важно совсем другое. Всю жизнь ему хотелось иметь семью — и вот она, семья, перед ним. Почему он не видел этого раньше? Тарисса может принадлежать ему. Как только халькусского капитана не станет, он будет волен идти куда захочет. Он сможет уйти в Аннис или Высокий Град и сделаться там пекарем. Занимаясь этим ремеслом да еще подрабатывая писцом на стороне, он скоро сумеет забрать к себе Тариссу и Магру.

Пока Джек строил свои планы, малая часть его сознания, оставаясь в стороне, напоминала ему, что он всего лишь стремится заполнить пустоту, образовавшуюся прошлой ночью. Так что же, если и так? Судьба освободила его, и то, как он поступит со своей жизнью, никого больше не касается, кроме него самого.

* * *

— Нет, Боджер, если мужик налегает на зелень, это еще не значит, что у него стоит, как у жеребца.

— Но Длинножаб говорит, что чем больше зелени человек ест, тем лучше он способен ублажать баб.

— Тот, кто смахивает на зеленый лук, никого не сможет ублажить больше одного раза. Нет, Боджер, ты уж поверь: истинный признак мужской силы — это волосы в носу.

— Волосы в носу, Грифт?

— Они, Боджер. Чем больше волос торчит у мужика из нюхалки, тем круче он обходится с бабами. Взять мастера Фраллита — у него в одной ноздре волос больше, чем у всей королевской гвардии под мышками, — и нет другого, у кого хлеб всходил бы так быстро после первого замеса.

— Да у тебя там у самого целые заросли, Грифт.

— Спасибо, Боджер. У тебя тоже было бы порядком, кабы ты их не выщипывал.

— Но я никогда не выщипываю волосы из носа, Грифт.

— Ну тогда тебе лучше сосредоточиться на качестве, чем на количестве.

Боджер поспешил скрыть свой недостаток, припав к сосуду с элем.

— Как ты думаешь — не попадем ли мы в беду из-за того, что оказались прошлой ночью в часовне, Грифт?

— Думаю, нет, Боджер. Капеллан поставил нас стеречь дверь — и грех ему жаловаться, если мы приняли малость священного винца.

— Мы ведь еще и полы помыли, Грифт.

— Да, ты надраил их на совесть, Боджер.

— А когда там несет караул дворцовая стража, Грифт?

— Единственные караульщики — это мы с тобой, Боджер. Капеллан говорит, мы можем оставаться там сколько хотим, если никому не проболтаемся, что он каждую ночь перед заутреней напивается вдрызг.

— Но ведь он не велел нам торчать в самой часовне.

— Боджер, если ты думаешь, что я буду каждую ночь дремать на пороге, когда могу храпеть на скамье, то ты глубоко заблуждаешься.

— А как по-твоему — кто такие были эти двое?

— Да уж не ко Всенощной они пришли, будь уверен. Мне сдается, в часовне есть ход, который ведет выше некуда. Та девица слишком хороша, чтобы иметь любовь с тем скользким господином, который ее сопровождал. Он, поди, вел ее к какому-нибудь вельможе.

— А она не показалась тебе знакомой, Грифт?

— Нет вроде, а что?

— Не знаю, как ты, а мне сдается, что она вылитая дочь Мейбора — госпожа Меллиандра.