Измена

То, что новое руководство свободной России пойдёт на поклон к американцам, а для этого выберет лежащее на поверхности решение — передать им все документы по делу Кеннеди, — сомнений не вызывало. Уж слишком нужны были разваленной стране новые козыри. А какой ещё поступок вызвал бы у слезливых американцев приступ благодарности и тем самым желание подкинуть Москве сотню-другую долларов.

Задача заключалась в том, чтобы поставить на передачу архивов своего человека.

Аксиома разведки: если своего человека в наличии нет, то надо сделать своим чужого. Поэтому стратегическую цель знакомства с Вадимом я понимала. И понимала, что иного выхода не оставалось. Но от этого ощущение брезгливости слабее не становилось.

Было неприятно услышать приказ вновь выйти замуж. И вновь жить с вызывающим только неприятие мужчиной. Речь шла не о таких пустяковых заданиях, как первая моя вербовка студента при поездке в Ленинград, а об очередной многолетней эпопее. Босс дал слово, что этот брак будет последней разработкой, а затем я выйду замуж за того, на кого укажу пальцем сама.

В любом случае, второй раз выйти замуж оказалось тяжелее, чем в первый. Хотя по второму разу совершать один и тот же поступок должно быть легче.

Знакомство с Вадимом прошло легко. На празднование дня рождения общего приятеля я пришла в чёрно-белой скромной кофте, заранее зная нелюбовь объекта к пёстрым и аляповатым рисункам. До конца своей жизни этот умник был уверен в том, что мы оказались друг против друга совершенно случайно, так как он сам «выбрал одно из десятка свободных мест, — и только потом увидел сидящую напротив миниатюрную красавицу».

Конечно, каждой умной женщине присуще холодное умение обольщать. Если таковое умение разбавить толикой профессионализма, подлить мягкости, сдобрить остротой строго продуманных, но якобы искренних переживаний, то отразить женский натиск нереально. Главное — вовремя показать миниатюрную ножку, которую изящно обвивает золотая цепочка или подать голодному мужику картофельные пирожки с пылу с жару.

Читая реплику Вадима о проколах, я подумала, что у меня без них тоже не обходилось. В главе четвёртой своего бессмертного творения про всеобщие измены (видимо лавры Пушкина покоя не давали) у Вадима есть следующий абзац: «В мозгу колет иголочка. Странное беспокойство, волнение, непонятное ощущение нарушенной гармонии, несоответствие стоящей перед глазами мирной сцены и реальности. Как будто мозг пытается приглушённо подать сигнал о невидимой, но надвигающейся опасности. Резко оборачиваюсь, вглядываюсь в лес, — возможно, разум отметил странное движение, изменение пейзажа, неестественность. Отметил неосознанно для себя самого, замедленно и невнятно.»

А ведь я не замечала, что моё поведение настолько бросается в глаза.

Вот и вчера я чуть не провалились, нечаянно упомянув об обязательных утренних перекличках в бюро, чем вызвала его подозрение: а откуда ты про утреннюю перекличку знаешь?

В ответ в голову ничего убедительного не пришло. Пришлось отмахнуться. Слава Лобсангу Рампе, что сам Вадим, ослеплённый любовью к идолам, быстренько вытащил на божий свет стройные версии, мол, за двенадцать лет жизни, возможно, сам проговорился? Или Стас рассказал, или, возможно, отец.

Спасало при таких ошибках только чудо, если чудом можно назвать успех красивой операции по глубокому внедрению в душу моего супруга. Проще говоря, мне таки удалось дурака Вадика в себя влюбить так, что оценивать мои действия дядя был не в состоянии.

Возможно, он просто боялся получить напрашивающийся ответ. Но, честно говоря, не думаю. Слишком уж он был самоуверен. Ждать ума от этого типа — слишком ему льстить.

Он не сумел разобраться даже в том, что сдаваемая в центре Москвы квартира никак не объясняла те траты, которые я себя позволяла. Даже, если присовокупить дополнительный заработок за уроки йоги «для взбалмошных сорокалетних тёток и заблудившихся в этой жизни прыщавых юнцов», и то не получится. Что говорить об остальном.

* * *

Моё начальство правильно называло Вадима отменным лопухом. Действительно, Вадик ни разу за десять лет не усомнился в моей искренности, даже когда я «с волнением в голосе рассказывала, как йоги умеют проходить сквозь стены и копаться в чужих мыслях».

Строго говоря, я халтурила. Отсюда и вывод: «Иногда мне кажется, что Мари терпит мои надоевшие повествования как приложение к мужу. Мы никогда не спорим, даже когда спорить, казалось бы, необходимо. Например, в ответ на мои язвительные замечания о йоге и учениях Кастанеды и Шри Ауробиндо моя супруга не защищает свои идеалы, а реагирует просто — либо находит срочные домашние дела, либо ограничивается краткой репликой, после которой разговор затухает».

Понятно, что серьёзно защищать учения Кастанеды я не собиралась, но обязанностями верной почитательницы учения манкировала. Это минус. Должна была перетерпеть и сделать вид, что мне приятно общаться с этим остолопом.