Измена Анны Болейн королю Генриху VIII

– Вы добры ко мне, ваше величество, не меньше, чем к моему дяде, – поклонился Джон. – Итак, оставим без рассмотрения первые годы жизни, когда младенец находится на руках нянек и его поведение ограничено животными потребностями. Вот, наконец, ребенок становится осмысленным и может воспринимать знания и опыт предшествующих поколений. Прекрасно! Но отчего дети охотнее перенимают плохое, чем хорошее? Посмотрите на школяров: среди них масса лоботрясов, бездельников, шалопаев, недоумков, жестоких сердцем и вечно склонных к гнусным каверзам. Ничего не помогает сделать их лучше: ни увещевания, ни внушения, ни наказания. Бедные родители с горестью смотрят на своих отпрысков и думают, – за какие грехи такое наказание!.. Дальше – хуже. Когда у мальчика начинают расти усы, а у девочки – грудь, тут происходит второй акт семейной трагедии. Влекомые Амуром и Венерой эти полудети-полувзрослые вытворяют такие вещи, которые не придут в голову ни детям, ни взрослым, – и самым вызывающим образом ведут себя по отношению к своим отцам и матерям. Вспомните, ваше величество, вспомните, джентльмены, как вы в переломном возрасте ненавидели своих родителей за то, что те пытались удержать вас на правильной дороге.

– Вы преувеличиваете, молодой человек, – заметил Генрих. – Я любил отца и мать, – полагаю, что наши уважаемые джентльмены также.

– Но я не сказал, что подростки не любят своих родителей, – возразил Джон. – Я сказал, что они их ненавидят. Ненависть не отрицает любовь, напротив, эти чувства так же неразлучны, как ночь и день, как дым и огонь.

– Опять вы играете словами, – прервал его король.

– Виноват, ваше величество. Дабы не запутаться в сложностях удивительного по своему безобразию отрочества, перейду к юности. «Вот когда я могу вздохнуть свободно, – говорит себе счастливый отец, глядя на возмужавшего сына, – вот когда я получу вознаграждение за свои труды. Он – продолжатель дел моих, опора моей немощной старости, ограда от врагов и ударов злой судьбы!» Не менее радуется и родитель прекрасной девицы: «До чего хорошо иметь дочь, – думает он, – которая будет заботиться о своем отце нежно и ласково, со вниманием и терпением, как никто, кроме дочери, не позаботиться о стареющем мужчине! Я выдам ее замуж за достойного человека, и зять станет мне…» – ну, а дальше те же рассуждения, что и в первом случае. Но как ошибаются и тот, и другой! Как мы знаем, сын часто становится врагом своего отца – злейшим, чем самые злые враги; так уж устроила природа, – молодой вожак стаи всегда борется со старым, побеждает и убивает его. А бывает и так, что сын делается повесой, беспутным гулякой, мотом и расточителем, который не может дождаться смерти своего отца, чтобы овладеть его состоянием и растратить отцовские деньги… С дочерьми дело обстоит еще хуже: сколько их сбивается с пути истинного, доставляя страдание и стыд своим родителям; сколько, выйдя замуж, забывают отца и мать до тех пор, пока не придет срок делить наследство; сколько платят черной неблагодарностью за добро родительского дома!.. Нет, увольте, что касается меня, то я никогда не взвалю на себя ношу воспитания, – закончил свой рассказ Джон.

– А вы не боитесь, юный джентльмен, что ближе к старости вам захочется видеть около себя родное лицо, что вам захочется передать своему наследнику ваш жизненный опыт, а помимо того, отдать свое состояние не в чужие руки? – спросил Генрих.

– Возможно, ваше величество – согласился Джон. – Но у меня есть двоюродная сестра, которая собирается выйти замуж. Надеюсь, у нее будут дети, а в нашем роду первым всегда рождается мальчик. Вот пусть сестра и ее муж заботятся о воспитании своего сына, а для меня мой племянник будет и родным человеком, и учеником, и наследником, – то есть тем же, чем я был для сэра Френсиса.

– Не знаю, что здесь сказать, – пожал плечами Генрих. – С вашей колокольни, точнее с колокольни, построенной вашим дядей, земля видится по-иному. Сэр Френсис был в своем роде великий человек, но на высоту, которой он достиг, поднимался всю жизнь. Вы же хотите забраться на построенную им башню, чтобы поплевывать с нее на нас, грешных. В вашем-то возрасте!

– Кто из смертных знает, где вершина его жизни, и в каком возрасте он ее достигнет?… Простите мою дерзость, ваше величество, и вы, джентльмены! – поклонился королю и его сотрапезникам Джон. – Разрешите, однако, заметить, ваше величество, что и вы еще не достигли своей вершины, вам еще только предстоит ее достичь.

– Посмотрим, посмотрим, – Генрих довольно улыбнулся.

К нему подошел камергер и шепнул что-то на ухо. Король отбросил салфетку и встал из-за стола.

– Прошу простить меня, джентльмены, – сказал он. – Я должен вас покинуть. Нет, нет, не расходитесь. Закончите завтрак, прошу вас! И выпейте за здоровье моего наследника, – будь он благословенен!

* * *

Страдая отдышкой, Генрих несся по дворцовым коридорам к комнате, где рожала Анна. Едва он зашел туда, как услышал пронзительный крик ребенка.