Измена генерала (СИ)

— Я ему ничего не должна, — хоть по телу растекается слабость, голос полон силы.

Вадим вздыхает, откидывается на спинку сиделья, затылок кладет на подголовник и прикрывает глаза. С минуту мы сидим в тишине, которую разрывает только синхронное, тяжелое дыхание и шум дождя.

— Я знаю, почему ты пришла к Артему за помощью. И что сделал Дима тоже, — голос Вадима почти скрывается за звуком встречи капли с металлом и стеклом. Я замираю. Появляется мысль выйти из машины и добраться до дома самостоятельно, но я быстро отбрасываю ее — не в моем состоянии.

— Знаешь? — я впиваюсь пальцами в бедра.

— Пару дней назад узнал, — Вадим резко подрывается на месте и заводит двигатель. — Как раз хотел поговорить с тобой. Но сначала давай съездим в больницу. Мне не нравится, что тебя только что вывернула и ты слишком бледная.

Он выруливает на дорогу так быстро, что я едва успеваю схватиться за кресло, чтобы не завалиться на бок. Сердце грохочет в груди, когда я замечаю, что стрелка спидометра приближается к сотне. Хоть дорога пустынная, но дождь все же уменьшает видимость.

Вадим крепко держит руль. Его движения выверенные, взгляд, исподлобья, не отрывается от дороги. Но я все равно тянусь к нему и кладу руку на бицепс.

— Мне не нужно в больницу, — чувствую, как его мышцы перекатываются под пальцами и отпускаю.

— Тебе только что было плохо, — желваки ходят на лице Вадима.

Я же усмехаюсь.

Он так переживает. Представляю, как он будет изводить свою девушку, стоит той забеременеть. Вадим хоть и кажется беззаботным придурком, но, на самом деле, очень опекающий. Поэтому, чтобы немного отвлечь его, решаю пойти на хитрость.

— Давай поговорим, раз ты хотел, — снова смотрю на спидометр. — Только снизь скорость, пожалуйста.

Вадим бросает быстрый взгляд на меня, после чего стрелка спидометра опускается вниз. Выдыхаю и прикрываю глаза. Через мгновение распахиваю их, когда собираюсь с силами для предстоящего разговора.

Вадим сильно стискивает руль. Его челюсти стиснуты. Я даже успеваю подумать, что разговора не будет, когда слышу тяжелый вздох Вадима. Он не отрывает взгляда от дороги. Наконец, тихо, словно слова причиняют ему боль, произносит:

— Ты знала, что Дима нашел наших родителей застреленными на полу кухни того дома, в котором ты сейчас живешь?

Я теряю дар речи. Буквально. Впиваюсь в Вадима взглядом. Но он молчит. Ведет машину и молчит. Кадык дергается. Создается ощущение, что ему даже глотать тяжело, не говоря уже о словах.

— Думаю, вряд ли, — он трет лицо ладонью, прежде чем снова взяться за руль обеими руками. — Я тоже был там в тот день, но Дима перехватил меня до того, как я успел войти на кухню. Прямо в двери перехватил, той самой — потайной. Саши вообще дома не было, слава Богу. Он у друга вроде остался. Ему не пришлось видеть полицейские мигалки, переживать допрос с пристрастием от наших «добрых» дядь милиционеров и, конечно, он не провожал взглядом черные мешки, в которые запихали тела родителей.

Вадим отрывает одну руку от руля и вытаскивает бумажник из кармана брюк. Бросает его мне на колени. Я хмурюсь, не решаясь притронутся к черной коже.

— Открой, — Вадим на мгновение отводит взгляд от дороги и смотрит на меня. — Не бойся, он не кусается. Там фото.

Сажусь ровно. Поправляю сначала пиджак Вадима, который съехал с плеч, а потом ремень — он слишком сильно впивается в шею. Пытаюсь отодвинуть его, но он все-равно возвращается к раздраженному месту. Проскальзывает мысль отстегнуться. Но понимаю, насколько это безрассудная идея, поэтому забиваю на дискомфорт и дрожащими руками тянусь к бумажнику. Пальцами крепко в него вцепляюсь — на коже остаются вмятины. Тяну время, не решаясь открыть. Не покидает ощущение, что после увиденного моя жизнь изменится. Вот только я и так вишу над пропастью на тонкой ниточке, которая должна вот-вот протереться о камень, какая разница, что поможет сделать после последний надрыв.

Набираю в легкие воздух и открываю бумажник. Сразу натыкаюсь на фотографию в маленьком прозрачном отделении. Мне не нужно вытаскивать ее, я и так вижу, что на ней изображено. Потертости, мелкие трещины на фотографии не мешают. Светловолосая женщины и темноволосый мужчина на фоне белоснежного дома, обнимают трех мальчишек. Один из них совсем маленький — только его голова влезла в кадр, средний лучезарно улыбается и почему-то стоит без рубашки, а самый высокий хмурится и чем-то недоволен, если судить по поджатым губам и рукам, сложенным на груди.

— Он всегда был таким, — выдыхаю и провожу пальцем по маленькому Диме.

Из Вадима вылетает смешок.

— Он никогда не любил фотографироваться, поэтому, когда я увидел, как на свадьбе он «позирует» и даже не возмущается, понял, что ты та, которая сможет его утихомирить.

На джинсы падает слеза и впитывается ткань. Прикасаюсь к щеке, после чего смотрю на пальцы — влажные. Я даже не почувствовала, как заплакала. Зато боль в груди отчетливо ощущается. Сердце сжимается. Каждый вдох отдается режущей болью.

Шмыгаю носом и захлопываю кошелек.