Измена по-венециански

Зовастина начала уставать от этой старческой болтовни. Плевать на то, является она главой государства или нет.

Она нажала на спуск.

54

Самарканд

Винченти помнил, как развивалась болезнь на первых стадиях. Сначала все симптомы напоминали простуду, потом он решил, что это грипп, но скоро стали налицо все признаки вирусной инфекции.

Заражен!

— Я умру? — выкрикнул лежащий на койке Чарли Истон. — Я хочу знать, черт возьми! Скажи мне!

Он вытер потную бровь Чарли влажным лоскутом — в который уже раз за последний час — и спокойно сказал:

— Тебе нужно успокоиться.

— Не неси чушь! Все кончено, да?

Три года они работали плечом к плечу, поэтому уклоняться от ответа или лицемерить не имело смысла.

— Я ничего не могу поделать.

— Черт, я так и знал! Ты должен обратиться за помощью к кому-то еще!

— Ты знаешь, что я не могу этого сделать.

Изолированное местоположение для этой станции выбиралось иракцами и советскими, причем с превеликим тщанием. Главным для них была полная секретность, и цена этой секретности стала фатальной, когда произошла ошибка. Именно ошибка была причиной случившегося.

Привязанный к койке за руки и за ноги, Истон неистово дернулся.

— Развяжи эти проклятые веревки! Выпусти меня отсюда!

Ему пришлось привязать этого идиота, поскольку он знал, что иного выхода нет.

— Мы не можем уйти отсюда.

— Плевать на политику! Плевать на тебя! Развяжи чертовы веревки!

Истон застыл, его дыхание стало натужным, а затем он впал в беспамятство.

Наконец-то.

Винченти отвернулся от койки и взял дневник, который он принялся вести три недели назад. На обложке было выведено имя его напарника. Он заносил туда наблюдения за тем, как день ото дня менялся цвет кожи больного. Поначалу нормальная, она затем приобрела желтушный оттенок и наконец стала пепельной, так что сейчас мужчина, лежащий на койке, казался мертвецом. Среди других наблюдений в дневнике имелись записи о чудовищной потере веса — на десять фунтов каждые два дня и на сорок фунтов в целом — и об острой кишечной непроходимости, выразившейся в том, что больной лишь время от времени мог сделать пару глотков теплой воды или водки.

И, конечно же, о неимоверно высокой температуре. Она не опускалась ниже 39,4°, иногда подпрыгивала выше. Тело теряло жидкость быстрее, чем могло компенсировать эти потери, и усыхало буквально на глазах. Годами они использовали в своих исследованиях подопытных животных. С этой целью Багдад в неограниченных количествах снабжал их гиббонами, бабуинами, зелеными макаками, грызунами и рептилиями. Но теперь появилась возможность аккуратно отследить и задокументировать воздействие болезни на организм человека.

Он перевел взгляд на своего партнера. Каждый новый вдох давался Истону все с большим трудом, глубоко в горле булькала слизь, пот градом катился по коже. Только после того, как Винченти занес все эти наблюдения в дневник, он сунул ручку в нагрудный карман.

Винченти встал с койки и, желая размять затекшие ноги, вышел в прозрачную ночь. Он размышлял о том, как долго еще будет теплиться жизнь в том, что осталось от несчастного Истона. И главное — что делать потом с его телом?

На случай подобной чрезвычайной ситуации не существовало никаких инструкций, поэтому придется импровизировать. К счастью, строители станции предусмотрительно снабдили ее печью для кремации трупов подопытных животных, но, для того чтобы сжечь в ней столь крупный предмет, как человеческое тело, придется включить фантазию.

— Я вижу ангелов! Они здесь! Они повсюду! — закричал с койки Истон.

Винченти отправился обратно.

Теперь Истон был слеп. Винченти не мог бы с уверенностью сказать, что разрушило его сетчатку — высокая температура или вторичная инфекция.

— Здесь и сам Господь! Я вижу его!

— Конечно, Чарли. Конечно, ты их видишь.

Он проверил больному пульс. Кровь толчками пробивала себе дорогу через сонную артерию, сердце стучало как барабан. Следующий шаг — измерить кровяное давление. Оно почти угасало. Температура тела оставалась все на том же уровне — 39,4°.

— Что мне сказать Богу? — спросил Истон.

Винченти опустил взгляд на партнера.

— Поздоровайся с ним.

Затем он пододвинул стул ближе к койке и стал наблюдать за тем, как смерть берет свое. Конец наступил через двадцать минут и не выглядел ни страшным, ни болезненным. Просто последний вдох. Долгий и глубокий. А выдоха уже не было.