Изнанка

Приподнимать и устанавливать на новое место ноги становилось все труднее — они уже плохо держали вес тела, В легких гуляли суховеи, и казалось, что в организме не осталось ни одной молекулы воды. Поглаживая опухшие кисти рук, Валера вспоминал, как они с Ольгой Панкратовой убегали тогда из катакомб в Гуамском ущелье. Сколько времени прошло с тех пор? Месяцы?.. Нет, века… Если бы он сейчас мог хоть на секунду оказаться в тех ледяных сугробах… Как бы он бросился в них! Нырнул бы с головой и принялся есть снег! Растирать им голову, грудь, шею, ляжки! И есть, катая по альвеолам холодные скользкие кусочки, чувствуя, как они тают на раскаленных деснах, превращаясь в заветную влагу… А потом бы он лег на вершину заметенного пургой обрыва, подставил лицо вьюге и глотал бы ее морозное дыхание, заставляя глотку остывать, втягивал бы в себя этот прекрасный холодный воздух зимы… Так бы и заснул под порывами метели… Которая, если внимательно прислушаться, ласково нашептывает о мгновениях…

Которая, надрываясь, кричит о застывших в темноте секундах…

Тех, что давным-давно прожил…

— …эй, лакмус, подъем! Мы двоих не допрем… Слышишь?

Валера с усилием разлепил веки и попытался сфокусировать взгляд. Над ним наклонился подполковник, легонько тормоша гигантской ладонью за щеку. «Наверное, я упал», — чиркнуло где-то на грани сознания. В голове было мутно. Подташнивало. В горле застряла спиртовая отрыжка.

— Я… не лакмус, — простонал он, поднимаясь на локте и возвращая на голову треуголку из карты метро.

— Гляди-ка, шутит. Поднимайся, не время расслабляться, так-сяк…

Поверхность была ужасно горячая — спину и локоть жгло, заставляя не мешкать с возвращением в вертикальное положение. Зной, казалось, стал еще более жесток.

— Такой сон хороший видел, — поделился Валера, снимая с бинта прицепившийся магнитный билетик. — Про снег…

— Сон, — щуря глаз, хмыкнул Андрон и поправил безвольную руку профессора на своем плече. — Здесь везде — сон…

* * *

Рысцов плохо помнил, как они очутились в тени. Он просто шел и шел, машинально передвигая ноги и следя лишь за тем, чтобы не потерять тапочки — без них ступни бы долго не вытерпели. Шел и шел — не глядя по сторонам, стараясь наступать точно в то место, откуда поднималась сандалия Андрона. След в след… Чуть левее волочились потрескавшиеся пятки профессора, загребая попадавшиеся на их пути билетики, а еще чуть левее — совсем уж на границе восприятия — мелькали мощные щиколотки Павла Сергеевича. В ушах стоял вибрирующий гул. Валера уже перестал понимать, исходит он извне или это шумит в его сознании…

Час за часом. Километр за километром. Жизнь за жизнью… След в след. «Нет! — отгонял он от себя диковинные меры расстояния и времени. — Всего-то пару сотен метров и десяток минут… Какая… к дьяволу… жизнь?..»

Закрывать глаза было нельзя. По двум причинам: первая — резко повышалась вероятность споткнуться, грохнуться и не встать больше никогда с этой чужой расплавленной земли, вторая — начинались галлюцинации. Стоило сомкнуть веки, и перед взором принимались нагло раскачиваться цветные пятна, которые быстро превращались в морды с острозубым оскалом, мерещились странные деревья, вместо листьев на которых висели пресловутые билетики на одну поездку в метрополитене. А корнями толстые стволы уходили в рыхлую землю из переплетенных трясущихся пальцев и гнилой травы. Глюки были неприятные и даже отвратительные. Но самое страшное, когда закрывал глаза — терялась грань между сном и явью. Между тем сном и этой явью или наоборот… Негативы, трафареты… Становилось жутко от того, что переставал различать пунктирные линии, очерчивающие рубежи эса. Путались цепочки событий, происходивших в реальности и во сне, проникали друг в друга чувства и мысли, которые не должны были соприкасаться ни в коем случае, распадались до сей поры четко прописанные контуры картин, которые мозг щепетильно моделировал в течение всей жизни, основываясь на пережитом опыте, мимолетных воспоминаниях, высеченном на миокарде узоре боли и счастья… Все прошлое рассыпалось мелкой мозаикой. Превращалось в сумбур…

Поэтому Рысцов старался не смыкать веки. Хотя глаза дико резало от того, что слезы давно высохли на жаре, и даже моргать было больно.

Так они шли и шли, ни о чем не разговаривая, потому что языки прилипли к гортани, а зубы ломило от душного воздуха, свистящего через щели между ними. Вдыхать приходилось поочередно то через нос, то через рот, чтобы давать хоть какой-то отдых сухим ноздрям и пазухам. Шли и шли. След в след. Как упругие волны мазутной реки…

И вдруг стало темно.

Валера сначала решил, что все ж не вытерпел и потерял сознание, уподобившись Аракеляну… Понимание, что они-вступили в тень, пришло лишь через несколько минут, когда он стал различать контуры коридора, по которому все трое продолжали идти словно заведенные. Изнанник куда-то ускользнул, затерявшись в полумраке, а подполковник и режиссер все переставляли и переставляли ноги, углубляясь в недра шахты. Шаг за шагом…