Изобретатель парейазавров. Палеонтолог В. П. Амалицкий и его галерея

Где любви нет доступа, там страх должен действовать. Такова есть Божия педагогика… Нельзя требовать, чтобы в воспитательном заведении не было страха… В том-то состоит вся задача педагогики, внушить воспитаннику сознание о том, что он, находясь в нравственной сфере, не смеет нарушить ни одного из существующих законов, и что он, провинившись, навлечёт на себя неизбежное наказание, которое одно только в состоянии восстановить нарушенное равновесие нравственного мира[35].

Мнение Лемониуса не перевесило остальных – розги отменили. Впрочем, в Третьей гимназии оставался целый арсенал других наказаний. Учеников били линейками по голове и пальцам, таскали за волосы и за уши, щипали за шею, оставляли без еды на целый день, что для пансионеров оборачивалось настоящей катастрофой.

Издевательства были в порядке вещей. Как-то раз гимназист показал на уроке язык. Учитель это заметил и заставил ребёнка до конца занятия стоять в углу с высунутым языком. Когда мальчик закрывал рот, его заставляли высовывать язык обратно[36].

Карцеров было сразу восемь: четыре на верхнем этаже, четыре на нижнем. Верхние были маленькими, тёмными, в проходной у туалета, здесь было холодно и сыро, а из темноты доносился крысиный писк. Нижние находились в светлой комнате, в них разрешалось читать.

Эпитеты «негодяй» и «мерзавец» в устах учителей были в порядке вещей. Амалицкий наверняка выслушал немало ругани в свой адрес, поскольку не отличался хорошими оценками: в Третьей гимназии он немедленно скатился на тройки.

Впрочем, большинство гимназистов училось не лучше.

Самым ненавистным предметом у младших классов Третьей гимназии была латынь, которую преподавал немец Кеммерлинг, по прозвищу Кикимора[37]. Он внушал страх уже одним своим видом. Он был кривой, с красным пятнистым лицом, про него ходил такой стишок:

Урок начинается…

Кеммерлинг является;На кафедру садитсяИ начинает злиться[38].

Кеммерлинг имел обыкновение в начале урока раскрывать журнал и напоминать правила: «Кто, по произнесении мною русского текста, будучи вызван, будет медлить более одной минуты, получит единицу, кто сделает ошибку против синтаксиса, получит единицу, кто сделает ошибку против грамматики, получит нуль».

Для перевода предлагались такие фразы: «Ведь известно, что в древнем Вавилоне сложенные из кирпича стены были столь широки, что две расскакавшиеся квадриги навстречу друг другу могли проехать, не задев одна другую концом оси».

Затем Кеммерлинг вёл пером по списку учеников. Наступала тишина, слышался стук металлических петель парты: это дрожали гимназисты. Вызывался один, другой, третий, и все терпели фиаско, получая низшие оценки[39].

Спустя десятилетия дети отомстили в мемуарах. Они вспоминали, что Кеммерлинг считал себя красноречивым оратором, хотя говорил с ужасным акцентом и слово «римляне» произносил с ударением на второй слог. Писали, что он вставлял в свою речь множество придаточных предложений, запутывался, не мог кончить фразы и одно предложение растягивал на полчаса.

Таким же дурным оратором считался директор Лемониус, преподававший древнегреческий язык. По-русски он страшно коверкал фразы и выдавал такие пассажи: «Однажды на берегу пасалось большое стадо кобылей» или «В колесницу была впряжена пара голубев». Как говорили в те времена, он чувствовал себя вполне свободным от пут грамматики.

Лемониус требовал от учеников буквальных переводов с древнегреческого. Одноклассник Амалицкого Мережковский вызвал восторг директора, когда перевёл строку Гомера так: «Олень был ранен стрелой относительно затылка, который находился у него посредине спины»[40].

Классные комнаты в гимназии были огромные, светлые и совершенно пустые: ни картин, ни карт, ни портретов, только голые стены. Наверху светили керосиновые лампы, едва разгонявшие сумрак.

Гимназисты-пансионеры отсиживали пять часов на занятиях, вечерами готовили уроки на следующий день, ложились спать, просыпались, и всё начиналось заново.

Главным методом обучения была зубрёжка. Ученики зубрили грамматику латинскую, греческую и немецкую, названия рек и уездов, даты сражений, имена удельных князей и императорских тёток, страницы старинной литературы. Вечерами в тусклом свете перед их глазами плясала бессмысленная вязь древнерусских поучений: «Той же нощи и владыце явистася страшна святая апостола и реста ему». Уроки были бессмысленные, знаний не приносили, понимания не требовали, а всё зазубренное скоро выветривалось из головы.