Мы были беженцы и все время бежали. От Одессы до Николаева, от Николаева до Ростова, от Ростова до Сталинграда, и вот — прибежали сюда.
Здесь мы остановились перевести дух и поселились у нашей хозяйки в подвальном помещении. Она была не настоящей хозяйкой, а тоже беженкой, но успела прибежать раньше нас и снять это подвальное помещение.
Был август, похожий на сентябрь, или сентябрь, похожий на август. Не спадала жара, но уже пахло осенью. Или осенью пахло просто от сырости в нашем дворе.
У нашей хозяйки были невероятно белые плечи, хотя была она преклонного возраста: ей уже стукнуло тридцать шесть.
Мы жили в общей комнате, и хозяйка меня не стеснялась. Наверно, она думала, что мне нет еще тринадцати лет. На самом деле мне уже исполнилось тринадцать лет, хотя давали мне не больше одиннадцати.
Сначала я деликатно выходил во двор, но там крысы таращили на меня глаза, словно возмущаясь: «Эвакуированный? Этого нам еще не хватало — эвакуированных!» Они были у себя во дворе, а я был не у себя, поэтому я возвращался обратно в комнату, где переодевалась наша хозяйка. Муж у нее был на фронте, и ей не при ком было переодеваться. Пусть уже при мне переодевается.
Был август, похожий на сентябрь: не знаешь — то ли тепло, то ли холодно. Хозяйка снимала платье и надевала халат. Потом снимала халат и надевала платье. У нее ничего больше не было, и она меняла платье и халат, как меняет наряды английская королева.
Я смотрел на ее плечи, такие белые для ее преклонного возраста, и вспоминал английскую королеву, которую, честно признаться, никогда не видал.
И крысы, которые совсем обнаглели у себя во дворе, заглядывали в окна нашего подвального помещения, и глаза их становились еще более круглыми, когда они смотрели на эти белые плечи.
Слишком много глаз — это тоже плохо для переодевания одной женщины.
Я подходил к окну и задергивал занавеску.
ОБЕДЫ В ГЕНЕРАЛЬСКОЙ СТОЛОВОЙ
В Харькове в 43-м году встретил я Мишку Пузо, моего детсадиковского дружка, с которым мы когда-то пили чай с солью.
— Где ж твое пузо, Мишка? Не уберег?
Не уберег он. И я свое не уберег. И никто не уберег— такое было голодное время. Кусок хлеба, такой черный, что хоть мелом на нем пиши, и такой маленький, что даже прожевать не успеешь — сам в желудок проскакивает, стоил десять рублей. А пирожок, такой же черноты и величины, но с фасолью, — четырнадцать.
— А я в генеральской столовой обедал, — сказал Мишка, как нечто само собой разумеющееся. Ну, конечно. Офицерская столовая ему не подходит. Он, хоть' с пуза и спал, не станет обедать с кем попало.
— Нашелся генерал!
— Нет, я не генерал, — сказал Мишка так серьезно, как будто ставился вопрос о его назначении. — Я хотел на фронт, но не смог: родителей у меня оставить не на кого. Болеют у меня родители в последнее время.
Он сказал «родители», хотя жил с одной старенькой бабкой. Без родителей он остался еще до войны.
— Как же ты попал в генеральскую столовую?
— Обыкновенно. Как туда попадают? Мне карточку дал один генерал.
— Мишка, не ври. У тебя сроду не было знакомых генералов.
— А он мне не знакомый. Просто один генерал.
Слыхали? Они, наверно, генералы, ходят за Мишкой толпами и каждый норовит свою карточку сунуть.
— Я его на улице встретил.
— Прямо на улице?
— Ну да. А ты что, никогда не встречал на улице генералов?
— Встречать-то встречал. Только они не давали мне обеденных карточек.
— И мне раньше не давали. А тут, понимаешь, иду, а он меня подзывает…
Все-таки подзывает. Мог бы сам подойти, козырнуть. Небось Мишка не каждый день ему на пути попадается. Но Мишка скромно рассказывает: подзывает, мол, его генерал…
— Не знаю, почему он меня подозвал. Может, лицо мое ему показалось знакомым. А потом увидел, что я незнакомый, но уже неудобно было прогонять.
— И что он тебе сказал?
— Спросил, как зовут. Я говорю: Мишка Пузо. Он смеется: это такая фамилия? Прозвище, говорю. И объясняю, что раньше, мол, у меня было пузо. Он удивился: вот бы никогда не сказал! А я говорю: ничего, мне так еще лучше.
Успокоил, значит, генерала, чтоб тот не переживал. А то он из-за Мишкиного пуза еще воевать откажется.
— Ловко ты ему объяснил про пузо.
— Когда я сказал, что мне так еще лучше, он опять засмеялся и говорит: «Ну, чтоб не было тебе слишком хорошо, возьми-ка эту карточку. Будешь обедать в столовой». И адрес сказал.
— А сам он что же, обедать отказывался?
— Не отказывался, он на фронт уезжал, а в карточке у него еще на десять дней талонов осталось.
— И ты обедал?
— Обедал. Только не десять, а восемь дней.
— И с генералами разговаривал?
— Как с тобой.
— И о чем же?
— На разные темы. Спрашивали про родителей, удивлялись, какой я худой, советовали больше есть, сил набираться. Очень попались хорошие генералы. — Мишка нахмурился. — А потом появился какой-то полковник, не генерал. И говорит: «Ты по какому праву обедаешь?» Я говорю: у меня карточка. «Ах, карточка! Может, ты генерал?» Он сам не был генерал, но я не был даже полковником. И, конечно, это было ему неприятно.
— Что неприятно? Что ты не был полковником?