Изобретение империи: языки и практики

Вместо него в целом ряде учебников наметился возврат к предложенному А. Ободовским принципу деления губерний в соответствии с доминирующими чертами ландшафта и хозяйственной жизни населения. Историческое прошлое, этническое, конфессиональное и лингвистическое разнообразие населения при этом игнорировались. Подобный подход, как представляется, отражал возрастающее влияние естественной истории на формирование представлений о предмете и задачах школьной географии. Становление географии как особой научной дисциплины в 1880-1910-х годах только укрепило эту тенденцию, придав достаточно условному делению статус «естественных» областей и пространств. Для того чтобы понять, как это произошло, следует несколько подробнее остановиться на происходившей в этот период смене парадигм географической науки.

Смена парадигм в географической науке: география как страноведение

По мере накопления естественно-научных знаний и сужения границ неоткрытых земель в XIX веке положение географии как отдельного предмета оказывалось все более затруднительным. Эра великих путешественников подходила к концу. Возникал естественный вопрос о том, что составляет специфику собственно географического исследования. Он вставал все более остро по мере того, как менялось само представление о науке и научной деятельности, – в понимании, сложившемся к концу XIX века, наука есть область специального знания, целью которой является выявление причинно-следственных связей между явлениями, а не простое перечисление отдельных фактов. Географии с этой точки зрения не хватало «ядра», ее объекты изучались в рамках других дисциплин – геологии, ботаники, зоологии и т. д. Для превращения географии в академическую дисциплину недостаточно было одного появления соответствующих организационных структур и институтов. География должна была заново определить свой предмет, методы и задачи исследования.

Именно этот процесс и происходит в разных европейских странах, в том числе и в России, в 1880-1910-х годах. Сложившиеся в этот период национальные географические школы отличает одна общая черта. Все они в той или иной мере определяли географию как страноведение – науку, изучающую не объекты, но отношения объектов в пространстве, понимаемом как «мозаика» отдельных областей с хорошо выраженными естественными границами. Приоритетной задачей «новой» географии, таким образом, стало выделение и изучение таких регионов. Основными критериями при определении границ регионов неизменно оказывались «естественные» факторы: рельеф, климат, характер растительности и т. п. Многие исследователи, однако, считали, что география не должна довольствоваться изучением лишь природных явлений, и стремились расширить круг изучаемых объектов, включив в него и деятельность человека – типы поселений, особенности уклада жизни, способы хозяйствования и общественные институты. Сделать это было возможно, лишь постулируя единство природной среды региона и культуры населяющих его людей. Именно поэтому для исследований той эпохи – несмотря на различия национальных географических школ – так характерны метафоры, подчеркивающие внутреннюю целостность и органическое развитие всех элементов, составляющих отдельный регион (ландшафт) [611] .

Каковы бы ни были естественно-научные посылки этих исследований, распространение идеи «естественного» региона на область социальных явлений неизбежно заключало в себе определенные идеологические коннотации. «Региональная» парадигма географических исследований лучше всего подходила для изучения аграрных областей и сельских ландшафтов; трудности с ее применением возникали при изучении промышленных районов и крупных городских центров, где не удавалось проследить единство и взаимозависимость природной среды и образа жизни людей. Для одних исследователей изучение истории развития сельского ландшафта становилось необходимой составляющей программы социальной реформы и морального обновления, для других оно сочеталось с поддержкой децентрализации государственного управления и защитой консервативных начал, как это произошло в работах некоторых французских географов. В германском контексте «наука о ландшафтах» порой приобретала откровенно зловещие тона, когда постулировала «органическое единство» «земли и крови» [612] . Но даже и в тех случаях, когда ученые не доходили в своих заключениях до подобных крайностей, их выводы к началу XX века приобрели несомненную социально-политическую направленность. Как подчеркивают некоторые современные исследователи, к этому времени изменилось само отношение к науке. Если на протяжении большей части XIX столетия ожидалось, что наука служит совершенствованию нравственной природы и физических возможностей отдельного человека, то к рубежу XIX–XX веков акценты сместились: наука теперь воспитывала граждан для служения своей нации, она должна была обеспечить политическую и военную безопасность и экономическое процветание страны [613] .