Израиль

Первый раз я увидел Израиля год назад, когда закончили строить дамбу. Я валял дурака в городе. В небе появился одномоторный самолет. На фюзеляже открылась дверь, и человек начал сбрасывать большие пачки, которые, как только их подхватывал ветер, распадались на тысячи листовок. Листовки опускались медленно, как пыльца, и оказались плакатами рестлеров, а не политиков. И вот тогда мы, пацаны, подняли крик. Обычно самолет разбрасывал только над Окоа, но если листовок было напечатано с излишком, то доставалось и городкам поблизости. Особенно если поединок или выборы были важными. Листовки неделями висели на деревьях.

Я заметил Израиля в переулке, он склонился над листовками, что так и приземлились пачкой, — толстый шнур не развязался. Израиль был в маске.

— Что ты делаешь? — спросил я.

— А ты как думаешь?

Он подхватил пачку и побежал по переулку. Другие мальчишки тоже увидели его и с криками погнались за ним, но, черт, умел же он бегать.

«Это Израиль! — сказали мне. — Он уродлив. У него здесь двоюродный брат, но мы все равно его не любим. А от его лица тебя стошнит!».

Дома я рассказал об этом брату. Рафа приподнялся на кровати.

— Сумел что-нибудь разглядеть под маской?

— Не очень.

— Нужно глянуть.

— Говорят, там ужас что.

Накануне дня, когда мы отправились искать Израиля, брат не спал всю ночь. Он двинул ногой по сетке от москитов, и я слышал, как она порвалась. Наш дядька горланил с друзьями во дворе. Днем раньше один из его петухов взял приз, и дядя подумывал повезти его в Столицу.

— Здешний народ ставит мизер, — разглагольствовал он, — обычный campesino играет по-крупному только тогда, когда чувствует, что ему везет. А многие ли из них чувствуют, что им везет?

— Тебе же сейчас везет.

— Ты прав, черт возьми. Вот поэтому мне нужно найти, кто раскошелится на большие денежки.

— Интересно, сильно ли изуродовано у него лицо? — сказал Рафа.

— Глаза остались.

— Это немало, — заверил меня Рафа. — Ведь к глазам свинья и тянется первым делом. Глаза мягкие и соленые.

— Откуда ты знаешь?

— Я однажды лизнул.

— Возможно, свинья отгрызла ему уши.

— И нос. Все, что выступает.

У каждого был свой взгляд на увечье Израиля. Дядя предположил, что оно не такое уж страшное. Просто отец не стерпел насмешек над старшим сыном, поэтому Израилю и пришлось надеть маску. А тётя сказала, что если б нам пришлось взглянуть на его лицо, мы бы остались печальны на всю жизнь. Поэтому мама бедного мальчика в церкви с утра до ночи. Я никогда не был печален больше чем на пару часов, и мысль, что это чувство будет со мной всю жизнь, еще как напугала меня.

Рафа щипал меня всю ночь, будто у меня не лицо, а манго.

— Щеки, — сказал он, — и подбородок. Но лоб потруднее. Кожа плотно прилегает.

— Ну, да, — согласился я, — верно.

Утром кричали петухи. Рафа закинул таз для умывания в траву и подобрал обувь с крыльца. Он двигался осторожно, чтобы не наступить на кучки какао-бобов, что насыпала тетя для просушки. Затем Рафа сходил в коптильню и вынес оттуда нож и два апельсина. Очистил их и дал мне один. В доме закашляла тётя, и мы поспешили уйти. Я все ожидал, что Рафа отправит меня домой, и чем дольше он молчал, тем счастливей я становился. Дважды я закрывал руками рот, чтобы не рассмеяться. Мы шли медленно, цепляясь за деревца и стойки оград, чтобы не скатиться с крутого, заросшего ежевикой склона. С полей, что выжгли прошлой ночью, поднимался дым. Уцелевшие деревья торчали из черного пепла, как копья. У подножия холма мы спустились на дорогу, что вела к Окоа. Я нес пару пустых бутылок из-под колы. Дядя прятал их в курятнике.

У colmado мы встретили двух женщин, наших соседок, которые остановились поговорить по пути на мессу.

Я поставил бутылки на прилавок. Чичо сложил вчерашний «Эль Насиональ» и достал новую колу.

— Нам — деньги, — сказал я.

Чичо оперся о прилавок и смерил меня взглядом:

— Точно деньги?

— Точно.

— Лучше отдай их дяде, — сказал Чичо. Я глазел на сласти под засиженным мухами стеклом. Чичо шлепнул монеты на прилавок:

— Мне все равно, как ты потратишь деньги, это твое дело. Я — торговец.

— Сколько нам нужно? — спросил я Рафу.

— Все.

— Давай купим что-нибудь поесть.

— Побереги их для питья. Тебе потом захочется пить, еще как захочется.

— Может, поедим?

— Не будь дураком.

— Ну, а жвачку можно?

— Дай сюда деньги.

— Ладно, ладно, я просто спросил.

И вдруг — стоп. Рафа смотрел на дорогу весь в своих мыслях; уж я-то знаю это его выражение. Он что-то задумал. Он то и дело посматривал на соседок. Женщины громко болтали, скрестив руки на своих больших грудях. Наконец, подъехал автобус, и женщины стали садиться в него. Рафа смотрел на их выпятившиеся зады. Из дверей для пассажиров высунулся cobrador:

— Ну, едете?

— Трогай без нас, — сказал Рафа.

— Чего же мы ждем? — спросил я. — В этом был кондиционер.