Изумруд

Публика была разношерстной. Не было какого-то перевеса по кастам среди канцлеров. Единственное, как мне показалось, представителей антратов, промышленников, и эдалов, экономистов, было чуть больше, а вот флионцев не было вовсе. Канцлер из числа краасов был всего один: суровый широкоплечий мужчина с пышной седовласой шевелюрой, объемно зачесанной назад, и глубокими залысинами на лбу.

— Какой город он возглавляет? — шептал я на ухо Кхире, наклоняясь в ее сторону.

— Утис! — замялась она. — Если честно, это единственный человек, в присутствии которого у меня ноги подкашиваются от страха.

— Что в нем ужасного? — еле удержался я от удивления, чтобы не повысить тон. — Вполне благородный человек! По крайней мере, на первый взгляд.

— Я его помню еще как тысячника в академии. Он не ужасный, а строгий. Муштровал меня знатно! Уважаю его безмерно, хотя на тот момент хотела задушить. Кстати, как раз вовремя…

— Главная причина, по которой мы с вами собрались раньше назначенного срока, — появление нового Ардала и то, какая напасть обрушилась на Физастр в аккурат с его обнаружением, — разносилось обращение Дэр по залу, имеющему такую впечатляющую акустику, что никаких микрофонов, которых тут и не было, не требовалось. — Я считаю, что в этом есть закономерность. Нам стоит подумать над тем, как это связано и чего стоит ждать в дальнейшем. Время вялой обороны и приспособленчества подходит к концу, и мы должны быть готовы дать решительный отпор этой угрозе! — Она вновь меня впечатляла мастерским владением ораторским искусством, таившимся за лаконичностью светских бесед.

— Галу сказал, что Альтавар интересовался у него, можно ли встретиться с тобой. Решать тебе, но я думаю, вам есть что обсудить. Он не искал бы встречи просто так, — продолжила свою мысль Кхира, перекрикивая аплодисменты, как только Дэр закончила выступление.

Плотные черные шторы с вышитыми на них диковинными белыми птицами друг напротив друга начали с тяжестью расходиться в стороны, оголяя нутро сцены. За сукном скрывалась бо́льшая часть круглой арены, что было необычно для привыкшего к прямоугольному устройству площадок человеку, но довольно умно и практично. Сейчас все это пространство заполняли музыканты, основная часть которых разместилась на уходящих ввысь округлых трибунах. В античных амфитеатрах зритель возвышался над сценой, а здесь устройство было обратным, если это вообще можно сравнивать. В центре, ровно между трибунами, разделенными на две части, расположился огромный агрегат шириной как два фортепиано и с тремя рядами клавиш, уходящий на несколько метров ввысь и в глубину сцены. Только сейчас, внимательно изучив пространство по краям, я заметил множество труб, выходящих в зал, расположенных к нему под скошенным углом. Это местный аналог органа!

Устройство, думаю, было похожим, но визуально они сильно разнились. В центре сцены стоял длинный плоский инструмент со множеством блестевших металлических пластин. Металлофон, но, как и орган, особого, отличного устройства и в разы больше. Таких размеров, что играть на нем предстояло аж трем музыкантам одновременно; они распределились вдоль сцены спиной к залу. Между металлофоном и органом в стесненных условиях, но на высоком постаменте, словно памятник, стоял дирижер — повелитель любой музыкальной феерии. Длинные черные волосы, собранные в хвост на скорую руку, суровый, с признаком большого напряжения, взгляд и длинная фиолетового бархата накидка с разрезанными до локтей рукавами, спускающимися к полу, чтобы не мешать движениям, — таким сегодня предстал публике маэстро. Уверен, что равных ему в этом деле на континенте не существует.

В зале повисла гробовая тишина. Свет на сцене стал слегка ярче. Застывшая фигура дирижера пришла в движение, и руки его синхронно, точно танцуя, устремились вверх, замерев на секунду в воздухе. Еле слышный, будто откуда-то издалека, за пределами этого зала, гул меди медленно окутывал все пространство, доносясь со всех сторон, приводя в растерянность, ведь было очевидно, что все действо происходит только на сцене. Нарастая, как рокот приближающегося самолета, музыка вступала в полную силу; композиция аккуратно обрастала новыми инструментами, вступающими один за другим, усложняя звук, вводя новые краски, разливаясь райской негой по тонким струнам в душе каждого зрителя. Все бездвижно замерли, отстранились от всего мирского, формируя в воображении свои образы к музыке.