Изумрудные зубки

Оказывается, она уже поймала такси, оказывается, уже села в салон.

– Сейчас, – отмахнулась от дядьки Сычева и набрала номер мобильного Афанасьевой.

– Танька, – прикрыв трубку рукой, тихо сказала она. – Куда ты дела те зеленые камни, которые у меня забрала?!

– Танюха! – радостно крикнула в ответ Афанасьева. – Куда ты пропала?

– Где камни?!

– Да какие такие камни? Приезжай к нам скорей! Этот Попелыхин распаролил наш диск! Там такое...

* * *

– Я кайфую, дорогая редакция!

Глеб застонал и открыл глаза.

Его не удивили ни беленые стены, ни иконка, висевшая в углу, ни швейная машинка «Зингер», стоявшая у окна, ни высокие бортики на кровати, где он лежал, ни звонкое петушиное пение, доносившееся с улицы.

Его удивило то, что на нем была необъятных размеров красная женская комбинация с кружевом на груди и маленьким бантиком в центре кружевной оторочки.

– Я кайфую, – повторил он, оттянул ворот наряда и удостоверился, что кроме комбинации в нем от бабы ничего нет.

Хоть бы эта рубашонка была не такая огромная, не такая красная, и не до такой степени женская!..

Живот, бока, руки и даже задница, саднили, болели – они были сильно ободраны и чья-то садистки-заботливая рука смазала раны йодом, а когда йод закончился, в ход пошла и зеленка.

«Бриллиантовая зелень» – так называла зеленку бабушка. «Смажь ранку бриллиантовой зеленью, а то случится столбняк, бешенство, сепсис, гепатит, а то и сам СПИД!»

Зеленку Глеб ненавидел, но СПИДА боялся, поэтому ранки всегда смазывал.

Это потом жена научила его обрабатывать царапины перекисью водорода, чтобы не ходить со смешными, унизительно-зелеными пятнами...

Отвратительнее красной комбинации было только то, что с ним не случился приступ спасительной амнезии и он отчетливо помнил все: и Ингу, и баню, и побег и какую-то Зину.

За то, что он в больнице, говорили белые стены и кровать с бортиками.

За то, что нет – швейная машинка «Зингер», красная комбинация и петухи за окном.

Глеб приподнялся и, перекинув ноги через бортик, выбрался из кровати.

Тело болело, в голове молотили звонкие молоточки. Он хотел было стащить с себя комбинацию, но тогда получалось, что он окажется абсолютно голый, весь в рыже-зеленых разводах, как предводитель команчей.

– Нет, ну дорогая редакция, – растерянно развел Глеб руками и, отыскав в этой келье дверь, резко открыл ее ударом ноги.

...В просторной комнате, за столом, сидела баба и, швыркая, пила чай из блюдечка. Баба была не старая, но такая огромная, что понять, где заканчивается ее тело в травянисто-зеленом спортивном костюме, было практически невозможно. Казалось, что тела этого было гораздо больше, чем пустого пространства в огромной, не заставленной мебелью комнате. То есть было решительно ясно – поставь в эту комнату еще один стул, или стол, бабе не останется места.

– Очнулся, миленький! – увидев Глеба, прошептала баба и встала, оказавшись ростом с него. – Очну-у-у-у-лся! – ласково пропела она и начала приближаться.

– Вы кто? – Афанасьев попятился.

– Как кто?! – искренне изумилась баба. – Судьба твоя! Нам наша встреча на небесах начертана! Я счастье твое и любовь единственная! Неужто не признал, не догадался?! Неужто не понял, кому тебя боженька в капусту подбросил в чем мама родила?

Баба надвигалась на него с неумолимостью селевого потока, он пятился от нее и пятился, отчетливо понимая, что испытания, выпавшие ему, отнюдь не закончились, а скорее только начинаются.

– Ми-и-и-иленький!

Более жуткого зрелища, чем эта баба, Афанасьев в жизни не видывал.

Лицо у нее было рыхлое, в крупных оспинах, глаза утопали в жирных щеках, и щеки эти стекали вниз каскадом складок и складочек, переходящих в подбородок, в шею, а там, по нарастающей, черт знает в какие громады бесформенного тела... Все это тряслось, улыбалось и скалилось в самом добром расположении духа.

– Вы кто? – снова прошептал Глеб, спиной упираясь в дверь. Отступать было некуда.

– Луиза, я миленький. Луизка Воеводина. На зоне меня Мона Лизой кликали. Хи-хи-хи, – тоненько захихикала она. – Люди в капусте деток находят, а мне господь тебя обронил! – Баба приблизилась к Глебу вплотную, задышала на него кислой капустой, чесноком и каким-то отвратительным дешевым парфюмом. – Тебя обронил!! – Она схватила Глеба за плечи и стиснула так, что у него перехватило дыхание.

Афанасьев зажмурился и заорал. Он орал и думал, что есть еще маленькая, крохотная вероятность того, что все это не реальность, а галлюцинация, навеянная тем лекарством, которое вкололи ему Инга и ее хвостатый подельник.

– Страстный какой! – прошептала баба. Она крепче сжала Глеба в объятиях и впилась ему в губы маленькими жадными губками, залепив его нос грудой своих подбородков и щек.

Почти теряя сознание от удушья, Афанасьев вдруг понял, что не галлюцинация это, а злая шутка судьбы: вырвав из лап верной смерти, она швырнула его в объятия новой «любви».

Баба теснила его к кровати, щупала саднящее от царапин тело, и целовала, целовала, не давая вздохнуть.