Извещение Марии

В глубине, затопленная светом, как это бывает после уборки урожая, огромная долина; жнивы и уже вспаханные земли. Видны белые дороги и села. Ряды скирд, которые кажутся совсем маленькими, там и сям тополя. Совсем вдали разбросанные овечьи стада. Тени больших облаков проходят над долиной.

В середине сцены, там, где она уходит в глубину, где можно различить верхушки рощицы, полукруглая каменная скамья, к которой ведут три ступени. Спинка скамьи завершается львиными головами. На скамье сидит Анн Веркор, по правую руку от него Жак Ури.

АНН ВЕРКОР

Завершение времен года, все в золоте,

Вот–вот

Оберет оно плодовые деревья и лозы.

И утром белое солнце -

Алмазное сияние без всякой примеси огня — сойдется с белым одеянием земли;

И близок вечер, когда тот, кто проходит под тополями,

Заметит последний листок на самой верхушке!

Вот уравнялись дни и ночи, и противовес

К чаше долгих трудов, переполняющих края, у небесных Врат

Устанавливает царственное Равновесие.

ЖАК УРИ

Отец, после того, как ты ушел,

Все это, всю эту скорбную историю, и заговор женщин, а западню, устроенную про нашу честь,

Ты знаешь, и я тебе рассказал

Еще кое–что, на ухо.

Где твоя жена? где твоя дочь Виолена?

А ты говоришь о том, как скручивают веревки, как тяжелая черная гроздь,

Целиком наполняет руку виноградаря, руку, которая забирается под ветви!

Вот уже наклонный Скорпион и пятящийся Стрелец

Показались на ночных часах.

АНН ВЕРКОР

Дай старику порадоваться теплому времени! О места, воистинну благословенные! Лоно Отечества! земля, благодарная и плодоносная!

Повозки, идущие по дороге,

Роняют клоки соломы у ветвей, отягченных плодами!

ЖАК УРИ

О Виолена! о жестокая Виолена! желание души моей, ты меня предала!

О ненавистный сад! о любовь, пренебрегнутая и напрасная, сад, насаженный в недобрый час!

Нежная Виолена! коварная Виолена! о молчание и глубина женщины!

Вы в самом деле ушли, душа моя?

Обманув меня, она уходит; и обманув меня речами смертельными и нежными,

Она уходит ,а мне, с этой отравленной метой на боку, мне придетсяЖить и продолжать! как скотина, которую берут за рога, чтобы вытащить ее голову из хлева,

Как лошадь, с которой под вечер снимают узду, похлопывая по крупу!

О бык, ты всегда идешь первым, но мы с тобой двое составляем одну упряжь. Провести борозду, вот и все, что от нас требуется.

Потому–то все, что сверх моего задания, все это у меня отнято.

АНН ВЕРКОР

Монсанвьерж угас и теперь плод твоих трудов — целиком твой.

ЖАК УРИ

Это правда.

Молчание.

АНН ВЕРКОР

Хорошо ли приготовили часовню к затрашнему дню?

Довольно ли еды и питья для тех, кого мы позвали?

ЖАК УРИ

Старик! Это ведь твою дочь завтра хоронят, а тебе больше не о чем поговорить!

Видно, ты совсем не любил ее! Старики как скупцы, которые греют руки на горшке с углями у себя на груди,

Им по горло хватает себя самих.

АНН ВЕРКОР

Нужно, чтобы все было сделано. Нужно, чтобы все было честь по чести.

— Елизавета, жена моя, скрытное сердце!

Входит Пьер де Краон.

Все готово?

ПЬЕР ДЕ КРАОН

Делают гроб.

Выкопали могилу, где вы велели,

Возле верхней церкви, рядом с могилой последнего капелана, вашего брата.

Туда положили землю, которую вы принесли.

Большой черный плющ

Вырос из могилы священника и сквозь стену

Пророс даже в запечатанную раку.

— Завтра на рассвете. Все готово.

Жак Ури плачет, пряча лицо в плаще. — В аллее появляется монахиня, которая как будто ищет цветы.

АНН ВЕРКОР

Что вы ищете, сестра моя?

ГОЛОС МОНАХИНИ, глухой и глубокий.

Цветы, положить ей на сердце, в руки.

АНН ВЕРКОР

Цветов уже нет, теперь время плодов.

ЖАК УРИ, плача.

Разгребите листву, и вы найдете последнюю фиалку!

Бессмертник еще не расцвел, и все, что нам осталось, это георгины да головки мака.

Монахиня исчезает .

ПЬЕР ДЕ КРАОН

Две сестры, которые ухаживают за больными, одна совсем юная и другая глубокая старуха,

Обрядили ее и Мара послала для нее свое подвенечное платье,

Конечно, она всего лишь прокаженная, но она славна перед Богом.

Она покоится в глубоком сне,

Как тот, кто знает, кому он вверил себя.

Я видел ее перед тем, как ее положили в гроб.

Тело ее не остыло.

Да! когда сестра пыталась одевать ее, обхватив за пояс,

И придерживая, чтобы она как бы сидела, а голова ее падала назад,

Еще теплая, будто подбитая куропатка, когда ее сжимает в руке охотник!

АНН ВЕРКОР

Дитя мое! моя дочурка, которую я носил на руках, когда она еще не умела ходить!

Девочка–толстушка, которая просыпалась, захлебываясь от смеха в своем башмачке–колыбельке.

Всему этому теперь конец. О Господи, Господи! горе!

ПЬЕР ДЕ КРАОН