Известие о похищении

Вместо того, чтобы после рождественских разочарований и несбывшихся надежд впасть в депрессию, Диана ощутила приступ бунта против правительства. В ноябре она почти обрадовалась указу 2047, породившему столько надежд. Тогда Диана приветствовала деятельность Гидо Парры, усилия Почетных граждан и намерения Конституционной Ассамблеи скорректировать политику подчинения правосудию. Крах рождественских надежд переполнил чашу терпения. Возмущенная Диана спрашивала себя, почему правительство не найдет такой способ диалога, который бы не вызывал ответного давления в форме этих абсурдных похищений. Совершенно ясно, насколько труднее действовать правительству теперь, в условиях шантажа. "Я рассуждаю как Турбай, - писала она, - и мне непонятно, почему же все вдруг стало с ног на голову?" Почему правительство так пассивно реагирует на все происки похитителей? Почему нельзя более энергично потребовать от них сдаться, ведь по отношению к ним уже выработана определенная политика и удовлетворены их разумные требования? "Чем дольше медлит правительство, тем уютнее чувствуют себя преступники, выигрывая время и сохраняя в своих руках мощное средство давления на власть", - писала Диана. Ей начинало казаться, что посреднические усилия из добродетели превратились в подобие шахматной партии, где каждый двигает свои фигуры, следя, кто раньше поставит мат. "Выходит, я здесь просто пешка? - спрашивала себя Диана и сама же отвечала с уверенностью: - Меня не покидает мысль, что все мы - отработанный материал". Недобрым словом поминает она и уже прекратившую свое существование группу Почетных граждан: "Они начали с высоких, гуманных целей, а кончили оказанием услуг Подлежащим Экстрадиции".

В конце января в комнату Пачо Сантоса вбежал сдающий смену охранник.

- Все, конец! Начинают убивать заложников.

По его словам, речь идет о мести за смерть братьей Приско. Заявление уже готово, его обнародуют через несколько часов. Первая - Марина Монтойя, потом по очереди через каждые три дня: Ричард Бесерра, Беатрис, Маруха и Диана.

- Вы - последний, - успокоил охранник, - так что можете не волноваться, наше правительство больше двух трупов не выдержит.

Пачо охватил ужас: легко было подсчитать, что если верить охраннику, ему осталось жить восемнадцать дней. Недолго думая, он решил без всяких черновиков написать жене и детям письмо; шесть страниц школьной тетради были заполнены его привычно мелким, но более разборчивым почерком, каждую букву Пачо выводил отдельно, словно печатал, мысли излагал четко и уверенно, понимая, что это не просто прощальное письмо, а завещание.

"Я хочу одного: чтобы эта драма закончилась как можно быстрее, неважно чем, лишь бы все мы наконец успокоились", - так начиналось письмо. Потом Пачо написал, как бесконечно благодарен Марии Виктории, рядом с которой стал настоящим человеком, гражданином, отцом; он сожалел только о том, что слишком много времени уделял журналистской работе, а не дому. "Эти угрызения совести я уношу в могилу". Что касается детей, совсем еще малюток, он верил, что оставляет их в надежных руках. "Расскажи им обо мне, когда придет время, когда они смогут понять, что произошло, и без лишнего драматизма воспримут всю бессмысленность моих страданий и смерти". Пачо благодарил отца за все, что тот сделал для него, умоляя его "привести в порядок все дела прежде, чем присоединиться ко мне, чтобы не перекладывать эти заботы на плечи детей в канун надвигающейся трагедии". Здесь он коснулся "скучной, но важной для будущего" части своего послания: материального благополучия детей и объединения семьи вокруг "Тьемпо", Первое зависело в основном от страховки, оформленной газетой на его жену и детей. "Прошу тебя, потребуй все, что нам положено, это, по крайней мере, как-то оправдает мои жертвы ради газеты". Что касается будущего газеты, ее профессиональных, коммерческих и политических перспектив, Пачо к первую очередь беспокоили внутреннее сутяжничество и распри, свойственные многочисленной семье. "После стольких страданий будет жаль, если "Тьемпо" развалится на части или попадет в чужие руки". В конце письма Пачо еще раз поблагодарил Мариаве за радостные воспоминания о счастливо прожитых днях.

Взяв письмо, охранник заверил с пониманием:

- Не волнуйся, папаша, я позабочусь, чтобы оно дошло.

На самом деле у Пачо Сантоса уже не было в запасе тех восемнадцати дней, на которые он рассчитывал; ему оставалось жить всего несколько часов. В списке он значился первым, а приказ об уничтожении был отдан днем раньше. По счастливой случайности об этом в последний момент узнала от кого-то Марта Ньевес Очоа. Она написала Эскобару, умоляя пощадить Пачо, чтобы не взбудоражить его смертью всю страну. Неизвестно, получил ли это письмо Эскобар, но факт остается фактом: приказ в отношении Пачо исчез навсегда, а вместо него был вынесен смертный приговор Марине Монтойя.