Изыди (СИ)

Она зашла в кабинет и попросила всех встать, пояснив, что опознать сможет только по росту (так как было темно) и по телосложению. Я с облегчением выдохнул: если любителем вдовьих ласк был Глеб, мне можно ни о чём не беспокоиться ― приятель, в отличие от меня, был коротконогим и широким в кости, как крепко сколоченный табурет, у которого подрезали ножки.

― Нет, это не он, ― сказала вдова, и только мы со следователем поняли, кого она имела в виду.

Он вывел женщину в коридор, неплотно прикрыв дверь, и потому из коридора было все слышно:

― Ну, солдат же сам вышел. Просто скажите, что это он, ― уговаривал её следак.

― Не похож. Я ожидала того увидеть.

― Да какая разница, кто. Насилие было?

― Я спала.

― Ну вот, ― воодушевился следователь, ― это называется "с использованием беспомощного состояния потерпевшей".

― Нет, не похож, ― упрямо повторяла вдова.

― Так чего ж вы на плацу не сказали? Как теперь быть-то?

"Ну, Лука, ну, сволочь", ― матерился я про себя, забыв, что сам же и проявил бестолковую храбрость.

― Вот видишь, солдат, правосудие восторжествовало. Допрошу как свидетеля ― и свободен. И скажи женщине спасибо. ― Розовощёкий зашёл в кабинет, и из "абрикоса" тут же превратился в "помидор". Торжеством правосудия он был явно недоволен. Где ему искать настоящего ночного визитёра несчастной вдовы, следователь не знал. А второй раз батальон ему для опознания никто не построит.

Когда я выходил из прокуратуры, увидел на крыльце Плавчука.

― Ну что? ― кинулся он ко мне. ― Разобрались? Я же говорил, что ты такое совершить не мог.

Я сглотнул слюну и захотел прижаться к нему, как к родному отцу. С того дня и до самого дембеля шутки про Плавчука я не поддерживал, хотя и продолжал игнорить его "пудъёмы".

... ― Та-а-а-к... А почему у вас солдаты ещё спят, товарищ старший лейтенант? Подъём давно был, ― распекал замполита Ломов, вздумавший с утра пораньше пройтись по ротам.

Плавчук запинался и переминался с ноги на ногу. Ну что он мог сказать начальнику штаба: что у него отсутствует командный голос, а ефрейтор Луконин и рядовой Крюков уже сто лет в армии и забили на всё? Нет, он так сказать не мог, а посему ефрейтор с рядовым законно получили по трое суток ареста.

Трое суток, а то и больше, можно было получить за разные нарушения: начиная с незастёгнутого подворотничка и заканчивая доставкой патрулём в комендатуру пьяного вдрызг двадцатилетнего защитника Родины.

Забегая немного вперёд, огорчу читателя: в современной армии гауптвахтам места давно уже нет, отсутствуют и военные патрули. Права военнослужащих сегодня ограничиваются исключительно с соблюдением всех процедур и строго по суду. Вместо трибуналов ― военные суды, вместо патрулей ― военная полиция. Одним словом, скучно. А в те далёкие времена, когда со срочниками обходились без лишних церемоний, импровизация при назначении наказания имела свою прелесть: та непредсказуемость, которой нет сейчас, всегда давала шанс выкрутиться. Это было вечной игрой между офицером и солдатом. В суде же никакие "а я выполняю особо важный приказ" или незатейливое "забыл" не срабатывают ― там все обставлено документами. А против бумажек не попрёшь. Против них солдат сами знаете кто.

Гауптвахт в городе было две: гарнизонная и морская. Отбыть арест на гарнизонной считалось удовольствием. Режим ― халява плиз. Жратва из той же части, что и караул. Почти всегда оставалось лишнее ― жри не хочу. По утрам на склады увозили ящики всякие грузить. Попадалась и сгущёнка с тушёнкой (в карманах широких шинелей запросто помещалась пара испачканных в солидоле банок тушёнки; те, что со сгущёнкой, были почище). А ещё солдаты подносили на стройках кирпичи дембелям ― тем, которые дома строили, чтобы домой поскорее уехать. А что? Тоже неплохо: целый день на свежем воздухе. Как построят дембеля дом ― так сразу и домой. Это называлось "дембельским аккордом". То, что домам таким простоять доводилось недолго, никого не волновало. Бесплатный солдатский труд ― существенная экономия материальных ресурсов министерству обороны. И, разумеется, вред народному хозяйству. Но если экономия ресурсов была видна сразу, то её плоды созревали в более отдалённой временной перспективе, как, собственно, и полагается плодам. "Экономика должна быть экономной" ― это был последний лозунг советского времени, прочно застрявший в моей памяти. Плакаты с ним висели на каждом шагу, в том числе, и на здании нашей воинской части.

Как известно, от трагического до смешного один шаг, а от смешного до трагического расстояние ещё меньше, и под силу оно было только нам ― тем, кто сидел на гауптвахте, по-солдатски, "губарям". Для того чтобы освоиться и чувствовать себя, как дома, начальникам караулов мало было дежурных суток. А вот нам, отбывавшим административно-военные наказания, их вполне хватало, даже с лихвой. На губе, как и в ротах, существовала своя иерархия, только была спрессована в дни: если ты только прибыл, считаешься "молодым", на вторые сутки ты уже "фазан", а на третьи ― почти "дед".