Изысканный труп

Тран взял свою закуску в гостиную и сел по-турецки посередине ковра, на место своего недавнего припадка. Мясо было недожаренным и мягким, как особый сорт говядины, какой мама иногда приносила от вьетнамского мясника. Молоко оказалось холодным и свежим. Он съел все до последней крошки, отнес посуду на кухню, прополоскал и поставил на решетку сушиться.

Стало лучше, но похоть, как ни смешно, не проходила.

Тран, сам не зная как, очутился в ванной. Шкафчик под раковиной открылся, выставив напоказ ведро с секс-игрушками, из которого доносилось пение сирен. Он словно со стороны смотрел, как руки опустились в воду с запахом хлорки, выбрали длинный, тонкий, розовый фаллоимитатор, напоминающий по размеру и форме член Джея, затем сполоснули его в теплой воде из-под крана. Тран взглянул на дверь, пошел и закрыл ее.

Простата пульсировала, требуя к себе внимания. До встречи с Люком Тран даже не знал, где находится эта железа. Он приходил в смущение от мысли об анальном сексе, пока не попробовал им заняться. Люк лишил его девственности нежно, но не чересчур. В четырех дюймах вверх от заднего прохода есть небольшое место, ощущающее райское наслаждение, когда в него упирается пенис. И с первого внутреннего оргазма, который прошел вдоль позвоночника и распространился волнами по всему телу, Тран попался на удочку.

Он не нашел никакой мази, поэтому забрался в ванну, намылил фаллоимитатор и аккуратно вставил его. Орудуя им, Тран одновременно теребил себе соски, щипал и натягивал, представляя, что это делает рот Джея. Однако Джей не захотел повести себя грубо, словно боялся причинить ему боль. Но Тран уже ничего не боялся, после Люка соски всегда слегка воспалялись. Люк имел его так глубоко, что он кричал, так глубоко, что он чувствовал, как пенис бьет по стенке, где кончается прямая кишка.

Прогибая спину в оргазме, Тран думал, что для человека, которого он не желает видеть, Люк слишком часто приходит ему в голову. Это беспокоило его, но тут ничего не поделаешь.

Поэтому Тран дал волю своим фантазиям, лежа в ванной, в которой считанные часы назад встретил мучительную смерть другой парнишка. Он представлял себя в объятиях Люка, как он прижимается щекой к его груди, как порочная сила Люка перетекает в него, даруя безопасность, могущество, любовь.

8

Вернувшись в мотель, Люк вставил в машинку лист бумаги, посмотрел на него, установил каретку и начал печатать. Он работал за миниатюрным столиком, на котором едва помещались бутылка, стакан и электрическая машинка "Смит-Корона". Ведерко со льдом и растущую стопку страниц приходилось класть на шкафчик за спиной. Он потягивал дешевый виски, наливая полдюйма каждый час, – смачивал губы обжигающей янтарной жидкостью в погоне за легким дурманом, толком не пьянея. Страницы появлялись медленно. Забывалась постоянная боль, терзавшая нутро.

Он писал историю о падении в пламя с Траном, мучениях и мутации до голых нервов. Люк знал, что его раны слишком свежи, чтобы браться за такую тему, но он не сможет вернуться к ним, когда на душе будет спокойно, потому что у него не осталось надежды на спокойствие. Слишком много повествования от второго лица-обвинителя, больше пеана, чем сюжета, уничтожение персонажей вместо создания. Он был практически уверен, что это чушь, и сомневался, что когда-либо ее закончит. И все же стопка на шкафчике росла. Люк не мог бросить духовное препарирование, как и не мог заткнуть рот Лашу Рембо.

Его радиоперсона была зачата в те славные дни, когда Люк начал потреблять наркотики. Он назвал Лашем Рембо свою пропитанную героином натуру, предельно ясный мозг с телом-сосудом, до краев полным удовольствия, искрящимся неистовством, личность из несовместимых противоположностей.

Тогда Люку было двадцать пять, у него только что вышел первый роман, "Вера в яд". В книге повествовалось о его отрочестве в маленьком городке Джорджии, о потерпевшем крах баптистском воспитании, о побеге. Увидев свое имя на обложке, он почему-то захотел изобрести псевдоним. Жил такой юный поэт – Рембо, – который писал грязно-порнографические письма Полю Верлену в парижских кафе. Кровь и дерьмо были его ведущими пристрастиями. В девятнадцать он так замучил Верлена, что тот решил подстрелить юношу, но только ранил. Рембо пропил все франки до последнего, бежал в Африку, потерял ногу и умер от лихорадки в тридцать семь. Заглавие для романа Люк позаимствовал из стихотворения Рембо "Утро опьянения". У нас есть вера в яд. Мы жизнь умеем свою отдавать целиком, ежедневно.

Книгу повсеместно почитали и поругали. Хвала была щедрой и несколько нервозной, словно Лукас Рэнсом начал массировать шею читателя, а затем резко ударил по затылку. Критика не сильно отличалась, но содержала грустную ноту, как будто роман глубоко ранил каждого рецензента лично. Люку понравились обе позиции. Равнодушных не осталось.