К Барьеру! (запрещённая Дуэль) №24 от 15.06.2010

Аутизм – психическое расстройство, связанное с разрывом связи внутреннего мира человека с внешним миром, утрата контакта и взаимного понимания между личностью и обществом. Человек, формально и физически продолжая жить, психически и духовно как бы прекращает жизнь, выходит из неё.

Социальный аутизм – явление, не связанное напрямую с психиатрическими лечебницами, но при этом – многомиллионоголовое, и потому во многом изучение его как начальной, слабой формы аутизма важнее и актуальнее клинических форм. Можно с полным основанием назвать социальный аутизм «тихим убийцей» наций и государств. При социальном аутизме атрофируются желания, исчезают побудительные мотивы для всякого действия, движения, утрачивается вектор направления.

При нарастании расстройства вслед за желаниями, побуждениями атрофируются и способности к действию. Личность инертна и аморфна даже при прямом насильственном принуждении её к действию. Каков практический вид социального (доклинического) аутизма?

С.Г. Кара-Мурза довольно наблюдательно и точно пишет о молодых людях 70-х годов: «…Мне кажется, что многие из новых поколений молодежи не желали идти в поле потому, что боялись взглянуть правде в лицо - их тело не желало работать, делать усилия, радоваться усталости. Оно от этой усталости страдало. И это был признак какого-то угасания. Люди не хотели видеть, как что-то отмирает в их молодом теле. Как угасает воля к жизни, какой-то важный инстинкт.. Может, странно покажется, но в этом было угасание и советского строя. Эти люди хотели, чтобы этот строй сгинул, чтобы не ездить им в колхозы, не трогать рукой землю и сено, не служить в армии. Эти люди хотели такого строя, чтобы он оставил их в покое, дал расслабиться у дешевого телевизора с бутылкой дешевого плохого пива в руке. Чтобы он дал им умереть. После 1991 г. люди стали быстро умирать. Это, конечно, результат реформ - бедность, безысходность и т.д. Но я думаю, есть и еще одна невысказанная вещь - этот строй разрешил умирать. А советский строй этого не разрешал. Но тогда, конечно, никто ничего такого не думал».¹

А вот свидетельство из 2010 года: «Красивый молодой человек из семьи потомственных педагогов смотрел на меня скучающим взглядом.

- Скажи, Сережа, в каких музеях в Уфе ты побывал в последнее время?

- Я не хожу в музеи, мне это неинтересно.

- А что тебе интересно? Чем ты любишь заниматься?

- Да ничего. Больше всего сижу за компом, но и то... от нечего делать.

- А книги, а музыка, а путешествия, друзья, наконец?

- Я не люблю читать и не читаю. Друзья... ну, так, гуляем иногда.

- А ты бы хотел что-нибудь изменить в нашем далеко не совершенном мире?

- А зачем? Кому надо — тот пусть и меняет. Это не мои проблемы.

Диалог меня потряс своей абсолютной безысходностью. Мальчишка говорил честно, это не было напускной бравадой подростка — ему действительно было неинтересно жить. Прошлого своей земли он не знал и не хотел узнать. Красота не трогала его души. О том, для чего живет, — не задумывался. Высшее образование для него — мечта его родителей. Вот оно: растение без корней, человек без будущего».²

Оба свидетельства сделаны людьми, не имеющими психиатрического образования и далекими от амбиций психиатрического исследования. Тем и ценны их наблюдения – слепки реальной жизни, удивительно знакомые всем, вызывающие у каждого свои аналогичные воспоминания о подобных встречах.