К неведомым берегам

Григорий Иванович нахмурился. Этот столичный любезник ему решительно не нравился. Не наружностью, нет. Наоборот, наружность привлекала: высокий, стройный, ловкий, с почти сросшимися бровями, оттеняющими смеющиеся глаза, открытый заразительный смех... Но почему-то он был неприятен Григорию Ивановичу. "Отчего бы это? - задумывался он. - Разве можно сравнить его хотя бы с Иваном Ларионовым? Ведь тот в затеваемом деле до сих пор ни шьет, ни порет... А вот Михайло - тот сразу, как только познакомился, выпалил: "Мне Иван Илларионович говорил о деле. Что ж тут задумываться!.. Разве над тем подумать, сколько наскребешь? Тут, конечно, труднее. - И наклонившись к уху: - Долгов наделал уйму... Могу пойти на двадцать... Как-нибудь наскребу наличными. А на старого сыча налегайте. Зажиматься будет и скряжничать - не верьте..." И пошел любезничать с Натальей Алексеевной как ни в чем не бывало.

А той и любо: просится отпустить на лодке покататься. Ну как не отпустить? Пущай малость повеселится...

Прогулки участились: то по Ушаковке, то по Ангаре, а то и прямиком с ночевкой на Байкал... Приходит Шелихов домой и уж издалека слышит заразительный рассыпчатый смех жены. И вдруг станет как-то досадно до боли: Григорию Ивановичу никак не хотелось самому признаться, что обижает его смех жены именно потому, что таким он никогда его не слышал. А тут еще Дуняшка ручки протягивает Михайло и вскрикивает от удовольствия.

Вздумал Михайло учить Наталью Алексеевну столичным танцам. Танцевали вдвоем рука за руку, а то и в обнимку. Духу нет запретить ей хоть немного повеселиться, да и неловко - компаньон...

С чувством облегчения провожал Григорий Иванович веселого, жизнерадостного Михайло. А то, что у Натальи Алексеевны были заплаканные глаза и лицо бледно, видимо, после бессонной ночи, заставило Григория Ивановича призадуматься: "Неужто оставить ее в Иркутске, когда придется уезжать на острова и надолго?.."

Михайло Сергеевич оказался прав: со "старым сычом" пришлось-таки повозиться немало. Деньги, правда, достали - пятьдесят тысяч, но на векселя да еще с бланковой надписью самого Шелихова. Выходило так, что в случае неоплаты их ответствовать пришлось бы только ему...

2. В ОПАСНЫЙ ПУТЬ

С образованием капитала в семьдесят тысяч рублей и открытием компании семейная жизнь Григория Ивановича пошла, что называется, кувырком - бывать дома почти не приходилось. Ежедневно надо было бегать к генерал-губернатору Якоби, к гражданскому губернатору, почти ко всем крупным чиновникам. Мало того, что приходилось бывать, но необходимо было принимать и у себя... Наталья Алексеевна научилась играть роль любезной и хлебосольной хозяйки. Ей, кстати сказать, и самой это нравилось: бывать у генерал-губернатора, у других чиновников губернии, вести образ жизни отнюдь не замкнутый, купеческий, а рассеянный, светский, принимать ухаживания чиновной молодежи, местной и приезжей, из Петербурга... Григорий Иванович выходил из себя, злился, но вынужден был мириться со всем.

Генерал-губернатор Якоби, живя весело и беззаботно, проживал ежегодно не менее сорока тысяч, но и этого не хватало. Явное предпочтение, оказываемое им Наталье Алексеевне перед всеми другими обольстительницами, уже начинало служить пищей для пересудов не только среди них самих, но и в купеческих кругах: посмотрите, мол, как Шелихов выслуживается женой...

И каждый раз, когда Григорий Иванович возвращался из поездок, он замечал в доме портившие настроение перемены: хороший, солидный, веками завещанный купеческий уклад стремительно переходил в суматошный чиновничий, невыносимо легкомысленный и расточительный.

Вместе с тем он не мог не отдавать должного оставляемой им дома супруге: она не выпускала из рук нитей сложного мужнего дела. Аккуратно велась переписка, вовремя производились платежи, и там, где это было нужно, Наталья Алексеевна и сама принимала решения.

- Веселиться - веселюсь, да не в ущерб тебе. Иногда и в пользу, говаривала она хмурому и недовольному Григорию Ивановичу.

Слова эти действовали слабо. Ревнивый муж старался поглубже уйти в дело. Но легче на душе не становилось. Особенно тяжелы были долгие поездки в Охотск, на постройку трех кораблей.

"Какой исход? - задавал себе Шелихов один и тот же мучительный вопрос, бывало трясясь верхом по бесконечным лесным тропинкам, болотам и горам к Охотску. - Какой исход?.. Неужели придется бросить ее одну в Иркутске на три-четыре года? Ведь это значит потерять ее навсегда... Взять с собой?.. Но ведь не потащишь же ее на аркане. А загубить ее жизнь... За что? За то, что доверилась, отдала свое сердце, юная, неопытная? Да и чем она виновата, что бог сотворил ее веселой и на редкость красивой?"

Не раз приходила мысль взять ее с собой. А как быть, если она откажется, сославшись на невозможность оставить без матери малых детей?

Строили корабли на верфи по соседству с Охотском, на знакомой уже реке Урак: здесь было изобилие хорошего корабельного леса. Последние известия оттуда бодрили.