К отцу

Она не хотела ударить лицом в грязь. Останется Семенов доволен — и Василию будет хорошо. Не потрафит Маняша — тут уж ей отчитываться придется.

Баранина, обжаренная со всех сторон, жирная, золотилась на сковородке. Не ел бы, а только глядел на нее. Лишний раз добрым словом помянешь Пашку Кривобокову!

— Ну, с богом, — прошептала Маняша, зацепив сковороду держаком.

Когда она внесла ее и опустила на подставку, Семенов сказал с восхищением:

— Марья Архиповна!..

И Маняша окончательно поняла, что с такой закуской ей не то что Семенов — сам черт не страшен.

— Где же вы, по теперешним-то временам, раздобыли этакое чудо? — продолжал Семенов, сглатывая слюну. — Такой баранины я и до войны не едал. Ай да Марья Архиповна!

— Баба, она из-под земли достанет, — довольный, сказал Василий. — Мужик не достанет, а баба достанет. Такая уж у нее профессия.

— Были бы денежки, — добавила Маняша. — Денежки, они все достают, а без денежек…

— А-а! — Василий пренебрежительно махнул рукой и потянулся за бутылкой, в которой мутно переливалась жидкость. — Денежки, денежки! Что они теперь? Дым. Где достала, мы тебя не спрашиваем.

Эти слова показались Маняше обидными, и она сказала, все еще не отходя от стола:

— Так где же я достала… У Пашки Кривобоковой выменяла. Где сейчас достанешь, кроме как у Пашки.

Василий посмотрел на Маняшу, угрюмо ухмыльнулся, но возражать не стал. Маняша увидела, что он налил только два стаканчика. Да она и не ожидала, что мужчины примут ее в компанию.

— Пойду капустки принесу…

— Стойте, Марья Архиповна, стойте! — вдруг сказал Семенов. — Василий Гаврилыч, это что еще такое! Сажай и жену за стол. Где третий стакан? Садитесь, Марья Архиповна. Ну и ну, Василий Гаврилыч, удивил ты меня! Странные у тебя, извини, порядки в доме.

«Ай-яй-яй! — подумала Маняша. — Как же теперь быть?..»

Она посмотрела на Василия. Тот молчал, только по-прежнему ухмылялся.

— Да у меня по хозяйству еще…

— Никаких слов! — возразил Семенов. Он встал, подошел к Маняше, взял ее за руку и усадил на свой стул. И стаканчик свой поближе к ней подвинул. — А ежели ваш муж меня не захочет пригласить, так я и в сторонке постою.

И тут Василий, конечно, сорвался с места, достал из шкафа третий стаканчик, подставил к столу еще один стул.

— Вот это другой вопрос, — одобрительно произнес Семенов, садясь напротив Маняши. — Давайте выпьем за хозяйку этого дома, тем более что у нас, как я погляжу, баранина уже стынет!

— Стынет, стынет, — торопливо подтвердила Маняша, не зная, что сделать, что сказать. — Мне-то поменьше, Матвей Григорьевич. Я-то еще по хозяйству…

— Никакого хозяйства! На ночь-то глядя какое хозяйство? Пить до дна! — Семенов поглядел в свой, только что налитый Василием, стаканчик, спросил: — Ты хорошо спирт разбавил, по норме?

— По норме, по норме. Ну, дай бог, чтобы не последняя!

Семенов чокнулся с Маняшей. Пришлось чокнуться и Василию. Маняша понимала, что муж раздосадован. Да что делать: хозяин здесь Семенов. Василиев начальник, Матвей Григорьевич. Ему поперек слова не возразишь.

«А-а, будь что будет!» — подумала Маняша.

И выпила стаканчик разведенного спирта. Полный стаканчик выпила, до дна. Сперло у нее все внутри, ударили слезы из глаз. Но Маняша отдышалась, утерла слезы, и стало ей жарко и весело.

Семенов с Василием резали, кромсали баранину, она хрустела у них на зубах. Пожевала и Маняша кусочек. Потом сбегала за капустой. И капустка пошла в ход.

Семенов взял бутылку, еще налил по стаканчику.

— За кого бы это нам выпить? Ну, пожалуй, выпьем за вторую женщину. — Семенов посмотрел на истерзанный кусок баранины. — Вот за нее, за…

— За Пашку Кривобокову. За Павлу Александровну, — подсказала Маняша.

— Вот именно.

— И за вашу жену, Матвей Григорьевич, — еще подсказала Маняша.

— Да, это точно. Это вы правильно отметили, Марья Архиповна. За всех женщин, то есть за всех до единой, за наших жен, матерей, сестер! Ваше здоровье, Марья Архиповна!

Маняша выпила еще стаканчик. Так-таки легко выпила и не поморщилась даже. И удивилась про себя, что так легко пьет, наравне с мужиками, как приученная. Вроде бы даже не к добру.

Удивилась Маняша, но выводов для себя никаких не сделала. Вместо этого захотелось ей поговорить о Пашке Кривобоковой. Про крестик, про этот  н е г л и ж е  ее.

— А Пашка-то, — сказала Маняша, весело глядя на Семенова, — Павла Александровна наша, она вроде верующая оказалась. Удивительно для меня это! Прихожу я к ней… ну за этой едой… вот… а на ней неглиже висит! На золотой цепочке!

— Что, что? — спросил Семенов и посмотрел на Маняшу как-то оторопело.

— Я говорю, крест на ней… этот самый неглиже висит на золотой цепочке, — повторила Маняша.

Семенов и вилку на стол положил.

— Вы тут ошибаетесь, Марья Архиповна, — сказал. — Крест это крест, а что касается  н е г л и ж е, то это, извините за нескромность, будет голая женщина. То есть в чем мать родила, это и есть неглиже.

— Дура! — сказал Василий, расхохотавшись. — Дура! Что ты надумала такое? Уж молчала бы!

Маняша и сама поняла, что надо бы помалкивать, да было уже поздно. Слово не воробей, вылетит — не поймаешь.