К реке. Путешествие под поверхностью

Когда я окончательно проснулась, было почти девять, и я, спотыкаясь, спустилась к завтраку. Пока я глотала сосиски и жадно прихлебывала кофе, хозяйка гостиницы толковала о церкви в Бервике и о семействе Блумсбери и его сложных кровнородственных браках. Было 23 июня, канун Рождества Иоанна Предтечи, воспетой Шекспиром ночи, когда все идет кувырком. Считалось, что в канун Иванова дня преграда между двумя мирами истончается. По случаю праздника жгли костры и исполняли ритуальные танцы, а еще это был самый подходящий момент для поиска семян папоротника — сами практически невидимые, они наделяют тем же качеством их обладателя.

Я планировала выйти до наступления жары, но к тому времени, как расправилась с остатками бекона, солнце было уже на уровне глаз и быстро поднималось. Сегодня мне предстояло увидеть не такой уж большой участок реки — там, где она пересекает дорогу Слуп-лейн и течет по лугам возле Шеффилд-Парка. Завтра мне придется добираться до фермы Вагглс, иначе говоря, пройти насквозь весь город Льюис, а затем еще ковылять по болотистому Бруксу. Зато сегодня мой путь лежал преимущественно через леса, остатки огромной лесной территории Andredesleage, когда-то тянувшейся через три страны.

Первым делом я вышла на дорогу, ведущую к Линдфилду; накануне вечером меня насмерть перепугали тени, сгустившиеся с наступлением сумерек, и я неслась вперед, как одержимая. Сейчас же здесь все дышало покоем и блаженной прохладой, передо мной лежало поле для гольфа, все еще скользкое от росы. Дорога бежала по окраине города, пересекая центральные улицы и выводя из церковного двора прямо в поле, где паслись грустные коровы с торчащими ребрами, которые выпирали, как вешалки, из-под неряшливых шкур. Коровам было жарко, и они скучились в колыхающейся тени, которая не продержится и часа.

На дороге не было и подобия тени. Сверху припекало солнце, и резкий свет стал выкидывать шутки с моими глазами. До самого Хэнгмэн-Акра по обеим сторонам дороги трава ярко блестела. На земле валялась солома, и казалось, мое зрение каким-то чудесным образом обострилось настолько, что я могла пересчитать каждую соломинку, каждый пшеничный колосок, каждую травинку, клонившуюся с легким шелестом, когда я на нее наступала ногой. Сквозь грязновато-золотые колосья били лучи, словно устремленные обратно в небо. Краешком глаза я видела мерцающее поле, оно подергивалось, как будто в любой момент вся обманка — хлеба, нарисованные на голубом фоне, — могла сдвинуться в сторону, и мне вовсе не хотелось думать о том, что за ней скрывалось.

Я села, привалившись спиной к живой изгороди, и намазалась солнцезащитным кремом. Легкий ветерок, пахнущий пылью и розами, лизал ограду, а в пшенице там и сям вспыхивали слабые огоньки. Мое нынешнее перегретое состояние предвещало приступ мигрени. Такие фокусы со зрением, когда вам мерещатся опадающие лепестки или косяки плавающих звезд, имеют странный побочный эффект: мир кажется зыбким, точно иллюзия, созданная стенами света.

Одним из симптомов психического расстройства, которым страдала Вирджиния Вулф, были мигрени, во время обострений они сопровождались слуховыми и зрительными галлюцинациями. Безусловно, неспособность осознать свои ощущения сказывалась на ее восприятии мира: он казался ей хрупким и пребывающим в постоянном движении. В статье «Современная художественная проза» она назвала его «непрекращающимся потоком бесчисленных атомов», такое его понимание нашло отражение почти во всех ее книгах. Некоторые ее персонажи, если вдуматься, также страдали от галлюцинаций, например бедолага Септимус Уоррен-Смит в «Миссис Дэллоуэй»: он, пошатываясь, бредет по Риджентс-Парку и видит, как собака трансформируется в человека, деревья оживают и между лавочками к нему идет покойник.

Мне не мерещатся псы, превращающиеся в людей, однако весь остаток дня с моим зрением явно творятся метаморфозы, словно меня нечаянно заколдовали, как персонажей «Сна в летнюю ночь». Путаница в пьесе вызвана соком анютиных глазок — Viola tricolor: если спрыснуть им глаза спящего, то он влюбится в первого встречного, будь то лев, обезьяна или шут с ослиной головой. Но даже те, кто избежал помазанья, не верят собственным глазам. «Мои глаза расщеплены как будто, — восклицает потрясенная Гермия. — Я вижу все вдвойне». «Уверены ли вы, что мы проснулись? Нет, мы спим, мы грезим, по-моему» [19], — отвечает ей Деметрий. Быть может, это магия даты или синоптическая реакция на солнце, но весь день на меня периодически накатывали сомнения в материальности того, что я вижу, словно я тоже разгуливала по ускользающим пространствам сновидений.