К суду истории. О Сталине и сталинизме

…Было ли какое-нибудь вредительство в Наркомторге в деле планирования и использования промышленных товаров, в чем и Л. Б. Залкинда обвиняли? Не только не было, но и не могло быть. Ведь планы “завоза промышленных товаров” по экономическим районам, составленные мною и руководимым мною Управлением промышленных товаров, я докладывал на заседаниях коллегии Наркомторга с подробным обоснованием и разъяснением каждого назначения. В заседаниях коллегии принимали участие ответственные и опытные партийные работники и эксперты от разных ведомств – ВСНХ, Наркомфина, крупных хозяйственных объединений, например, текстильного синдиката. Председательствовал на коллегии А. И. Микоян, который критически, даже придирчиво рассматривал каждую цифру, прежде чем согласиться на ее утверждение. О каком вредительстве в такой обстановке могла идти речь? Что же, все были слепцы, кроме меня? Такого нелепого предположения невозможно сделать. Да, я пользовался доверием коллегии, наркома и всех ответственных работников, знавших меня. Но это доверие было завоевано обоснованностью и убедительностью докладов, которые я делал, а также многими годами работы в советском государственном аппарате, начиная с его первоначальной организации, наконец, “советской политической линией”, которую я проводил – сперва в рядах меньшевистской партии, а затем, порвав с ней, когда убедился, что не могу повернуть ее на советский путь. В следственном деле есть показания, написанные моей рукой, в которых перечисляются вредительские акты с указанием “исходящих” номеров из наркомата. Но ведь я в тюрьме ни одного документа не видел, и их мне никто не показывал. Эти номера взяты “с потолка” и рассчитаны на то, что их никто не будет проверять.

…Когда Союзное бюро было “сформировано” на “международной основе”, его пополняли, по указанию следователей, дополнительными членами. В их числе оказался, между прочим, и В. К. Иков – неожиданно для основных “участников” Союзного бюро. Как проходило это пополнение, можно судить на примере М. И. Тейтельбаума. Уже состав Союзного бюро был определен и согласован следствием и обвиняемыми, когда меня вызвал из камеры следователь Апресян. В его кабинете я застал Тейтельбаума, которого никто из обвиняемых в своих показаниях не называл. Я знал Тейтельбаума много лет как партийного работника, социал-демократа. В прошлом он был большевиком, во время Первой мировой войны перешел к меньшевикам, в 1917 году состоял секретарем Московского комитета меньшевиков, после Октябрьской революции порвал с меньшевиками и работал в заграничном аппарате Наркомвнешторга. Когда я вошел, следователь Апресян поднялся и вышел, оставив нас вдвоем. Тейтельбаум обратился ко мне: “Я уже давно сижу в тюрьме. Меня били и требовали признания в том, что я брал взятки за границей с капиталистических торговых фирм. Я не выдержал истязаний и «признался». Это ужасно – ужасно жить и умереть с таким позором. Следователь Апресян вдруг мне сказал: «Может быть, вы хотите переменить показания – признаться в участии в контрреволюционном меньшевистском Союзном бюро? Тогда у вас будет не уголовное, а политическое преступление». «Да, хочу, – ответил я, – как это сделать?» Апресян говорит: «А я сейчас позову Якубовича. Вы его знаете?» «Знаю». Вот он и позвал вас. Товарищ Якубович, умоляю вас – включите меня в Союзное бюро. Лучше я умру как контрик, а не как мошенник и негодяй”. Тут в комнату вошел Апресян. “Ну как, договорились?” – обратился он к нам с усмешкой. На меня смотрели с мольбой полные отчаяния глаза Тейтельбаума. “Я согласен, – сказал я, – подтверждаю участие Тейтельбаума в Союзном бюро”. “Ну вот и хорошо, – сказал Апресян, – пишите показания, а остальные за вами подпишут. А вы, Тейтельбаум, заново пишите все показания, а старые я уничтожу”. Вот так формировалось Союзное бюро.

За несколько дней до начала процесса состоялось первое “организационное заседание” Союзного бюро в кабинете старшего следователя Д. М. Дмитриева и под его председательством. В этом заседании кроме 14 обвиняемых приняли участие Апресян, Наседкин и Радищев. На заседании обвиняемые познакомились друг с другом, и согласовывалось – репетировалось – их поведение на суде. На первом заседании эта работа не была закончена, и оно было повторено.