К восходу солнца. Повесть и рассказы

На перроне появился Тюльпан в сопровождении своей хозяйки. Следом шел Дима. Хозяйка была в длинном, до пят, теплом халате, Дима - в пальто поверх пижамы. Тюльпан так высоко держал свой тупой, задранный кверху нос и выступал так смело и решительно, что все расступались перед ним. Хозяевам это, должно быть, нравилось. Женщина с независимым и немного вызывающим видом все время что-то говорила собаке, а Дима, сложив толстые губы трубкой, многозначительно посвистывал.

Ермолов невольно усмехнулся.

- Хор-рошая собака! - любуясь, сказал Володя.- Жаль, Людка спит: показал бы ей тютю.

Пассажиры взад-вперед сновали по коридору, а дверь в купе, где спали Зина с Людочкой, была открыта. Ермолов повернулся, тихо прикрыл дверь и снова встал рядом с Володей.

- Тихие они у вас, спокойные, - сказал он лейтенанту, уже без тени улыбки глядя в окно.

- Кто?

- Я про ваших говорю…

- А… Они?-Лейтенант глянул на закрытую дверь. - Они спокойные, им что! Беспокоиться особенно нечего. У меня у одного за все голова болит.

- Давно вы вместе?

- Где там давно! Она из десятилетки, а я прямо из училища. Встретились случайно на вокзале… А вы не женаты?

- Нет, не женат.

- Ну и правильно! Молодец!

Ермолов удивленно вскинул на лейтенанта глаза.

- Что вы так смотрите?-продолжал Володя. - Молодец, говорю. Я вам завидую. Только дураки с этим торопятся.

На станции послышался звонок дежурного.. Пассажиры на перроне забеспокоились, стали разбегаться по вагонам. Ермолов заметил, как встревоженно подбирала халат и на ходу опережала собаку Володина партнерша по картам, как следом надувал губы Дима, нагруженный жареными цыплятами, яблоками, бутылками с лимонадом. Не прошло и минуты, как эта колоритная троица прошла по коридору. Володя пошел в их купе, и игра в карты возобновилась.

Ермолов остался у окна. Какое-то двойственное чувство родилось у него после этого короткого разговора с Володей. С одной стороны, стоит уважать человека за такую непосредственность и доверчивость, а с другой - хочешь не хочешь, а подумаешь, что это не та непосредственность и не та доверчивость. Из соседнего купе слышалось Володино посвистывание, а Ермолову казалось, что он стоит рядом, высокий, подтянутый, с красивыми, живыми глазами. Стоит и не переставая что-то говорит про свою жену. Никто уже не просит его об этом, и слушать уже становится неприятно, а он все говорит, говорит… А Зина спит в это время и ничего не слышит. Ей, наверное, снятся хорошие сны, может быть, та первая встреча на вокзале, потом-первая светлая любовь…

А может, она уже не спит?

Ермолов осторожно берется за дверную ручку, заглядывает в узенькую щелку» Так и есть, не спит.

- Входите, входите! - говорит Зина. - Что же вы все время стоите в коридоре?

И Ермолов входит в купе, смущенно опустив глаза, садится у столика. Ему неприятно, что он заговорил с Володей о таких вещах, о которых можно было и не говорить. Может быть, Зина и тогда не спала и все слышала. Не так стыдно за свои вопросы, как за Володины ответы.

- Я вздремнула немножко. - Зина благодарно улыбается, но смотрит не на Ермолова, а в окно.

- Станцию одну недавно проехали, остановка была. Не слышали?- Ермолов заметил, как у Зины вздрогнули ресницы, когда она хотела было взглянуть на него.

- Не слышала я, - тихо ответила женщина, не отрывая глаз от окна.

А Ермолов теперь уже не сомневался, что все она слышала, потому что, конечно же, не спала. Больше он не мог сказать ни слова. Неловкое молчание длилось несколько минут: Зина тоже, должно быть, не знала, о чем говорить.

Наконец она медленно подняла глаза на Ермолова и спросила:

- Вы в Минске живете?

- В Минске, - ответил Ермолов.

- А мы теперь далековато от Минска. Грустно иной раз… До того домой хочется… Не слышали: хор Шиловича дома сейчас или куда-нибудь на гастроли выехал?

- В Минске Макар Иванович, в Минске, - уверенно ответил Ермолов. - Что, нравится вам этот хор?

Зина тяжело вздохнула и снова отвела глаза.

- Я пела в этом хоре, - тихо сказала она.

Ермолов удивился и сам не заметил, как стал ловить взглядом Зинины глаза, чтобы хоть что-нибудь сказать. Но слов в этот момент не было. Зина заметила это удивление, и ей стало немного неприятно. «Чему это он удивляется? Неужели я так не похожа на певицу, или петь в хоре очень уж нелегкое, мало кому доступное дело?» Однако в глазах у Ермолова не было той едва уловимой, но такой колючей насмешки, какую Зина часто видела у Володи, когда речь заходила о хоре, о ее голосе. Видно было, что с этим человеком свободно можно говорить о музыке, об искусстве, не нужно бояться, что он тебя смутит холодным, безразличным взглядом.