К западу от Октября

– Банши! – с нажимом повторил он. – Это дух в обличье старухи, что выходит на дорогу, когда кому-то суждено через час умереть. Вот кто сюда пожаловал! – Он шагнул к окну, поднял штору и выглянул на улицу. – Шшш! А вдруг она явилась за нами?

– Чепуха, Джон! – Я негромко посмеялся.

– Нет, приятель, не скажи. – Он неотрывно смотрел в темноту, смакуя эту мелодраму. – Как-никак, я живу в здешних местах десять лет. Сюда пришла смерть. Банши все чует! Так о чем у нас был разговор?

Он запросто перешел к житейским делам, вернулся к камину и заморгал над моим сценарием, как над хитрой головоломкой.

– Ты заметил, Дуг, что «Зверь» – это вылитый я? Герой покоряет океаны, напропалую покоряет женщин – и так по всему свету, нигде не задерживаясь. Наверно, потому меня и зацепил этот сценарий. Тебе интересно знать, сколько у меня было женщин? Сотни! Ведь я…

Он умолк, снова отдавшись во власть сочиненных мною строчек. Его лицо просияло.

– Блеск!

Я робко выжидал.

– Нет, я о другом. – Отшвырнув сценарий, он схватил с каминной полки свежий номер лондонской «Таймс». – Я вот об этом! Блистательная рецензия на твой последний сборник рассказов!

– Неужели? – Меня так и подбросило.

– Спокойно, дружище. Я сам прочту тебе эту умопомрачительную рецензию. Ты будешь в восторге. Это потрясающе!

Мое сердце дало течь и затонуло. Я догадывался, что меня ждет очередной розыгрыш или – еще того хуже – замаскированная под розыгрыш правда.

– Итак, слушай!

Джон развернул газету и, как ветхозаветный Ахав, начал вещать.

– Возможно, рассказы Дугласа Роджерса стали высочайшим достижением американской литературы… – Джон выдержал паузу и невинно подмигнул. – Согласись, пока неплохо!

– Дальше, – взмолился я и забросил в себя содержимое стакана. Так бросают жребий судьбы в бездну полного краха воли.

– …но у нас, в Лондоне, – с выражением читал Джон, – от беллетриста ожидают большего. Копируя образы Киплинга, стиль Моэма и сарказм Ивлина Во, Роджерс барахтается в Атлантике, на полпути к нам. Его произведения лишены самобытности, это не более чем фальшивые перепевы классики. Дуглас Роджерс, плывите домой!

Я вскочил и заметался по комнате, а Джон лениво бросил газету в камин, где она затрепетала умирающей птицей и пала добычей ревущих искр и пламени.

Потеряв голову, я чуть не кинулся в огонь за этой проклятой рецензией, но с некоторым облегчением заметил, что она приказала долго жить.

Джон, не спускавший с меня глаз, был довольнехонек. У меня пылали щеки, скрежетали зубы. Рука, приросшая к каминной полке, похолодела и сжалась в гранитный кулак.

Из глаз брызнули слезы, потому что окостеневший язык не слушался.

– В чем дело, дружок? – Джон сверлил меня взглядом, как обезьяна, в чью клетку швырнули подыхающего сородича. – С головой плохо?

– Джон, это уж слишком! – Я взорвался. – Неужели нельзя обойтись без этого?

Я пнул носком ботинка тлеющее полено, которое перевернулось и выпустило целый хоровод искр.

– Помилуй, Дуг, у меня и в мыслях не было…

– Так я и поверил! – Я весь кипел, уставившись на него воспаленными глазами. – У кого здесь с головой плохо?

– Да все нормально, Дуг. Рецензия была отличная, хвалебная. Я только ввернул пару строчек, чтобы тебя подколоть!

– Но теперь мне этого не узнать! – вскричал я. – Вот, смотрите!

Для верности я еще раз пнул угли.

– Завтра же купишь этот номер в Дублине. Прочтешь сам. Критики от тебя без ума, Дуг. Поверь, я просто хотел, чтобы ты не задавался. Но шутки в сторону. Главное, сынок, – ты нынче написал лучшие эпизоды для своего грандиозного сценария. – Джон приобнял меня за плечи.

В этом был он весь: сначала двинет тебя ниже пояса, а потом расточает дикий мед бочками.

– Знаешь, Дуг, в чем твоя беда? – Он сунул еще один стакан хереса в мою дрожащую руку. – Хочешь, скажу?

– Хочу, – выдохнул я, как ребенок, который забыл обиду и готов опять смеяться. – Говорите.

– Беда вот в чем, Дуг… – Джон изобразил лучезарную улыбку, глядя мне прямо в глаза, как Свенгали[36]

. – Ты ко мне относишься гораздо хуже, чем я к тебе!

– Зачем так, Джон…

– Серьезно, дружище. Поверь, я за тебя любому шею сверну. Ты – величайший из ныне живущих писателей, я тебя полюбил всем сердцем и душой. Вот я и подумал, сынок, что мне простительно будет слегка тебя разыграть. Теперь вижу, как я ошибался…

– Нет-нет, Джон, – возразил я, ненавидя себя самого: ко всему прочему, я еще должен оправдываться! – Пустяки.

– Ты уж прости меня, дружок, прости великодушно…

– Да ладно! – хмыкнул я. – Несмотря ни на что, я к вам очень тепло отношусь. Мне…

– Ну, уважил! Итак… – резко повернувшись, Джон потер ладони и начал тасовать страницы, как завзятый шулер, – в течение ближайшего часа будем кромсать твой прекрасный, гениальный сценарий, а потом…

В третий раз с момента нашей встречи он переключил тон и настрой разговора.

– Тихо! – воскликнул Джон. Сощурившись, он закачался посреди комнаты, как утопленник под водой. – Дуг, ты слышал?

Дом задрожал от ветра. Длинный ноготь царапнул раму мансардного окна. Луну окутал скорбный шепот облаков.