Когда все заснули, принцесса подумала, что, случись Истязелле и Сокрушилло ночью проголодаться (а это бывало почти всегда, когда у них появлялась человечина), они тут же позабудут о том, что ей обещали, и ее возлюбленный будет съеден; тут ее охватило столь мучительное беспокойство, что она едва не умерла от страха. Поразмыслив, она встала, накинула тигриную шкуру и ощупью прошла к людоедикам; там сняла с одного малыша корону и тихонько надела на голову принцу, который не узнал ее в темноте и почел за благо притвориться спящим; затем принцесса вернулась в свою кроватку.
Едва она улеглась, как проголодавшийся Сокрушилло, у которого при одной мысли о принце текли слюнки, тоже встал и пошел туда, где спали его детки. Сослепу пошарив по кроваткам, он слопал как цыпленка того, на ком не было короны. Бедная принцесса обмирала от ужаса, слыша, как хрустят кости несчастного; а уж какого страху натерпелся принц, лежавший рядом с людоедиками, догадаться нетрудно.
Наступление дня положило конец мучениям принцессы, и она поспешила к принцу; столько тут было жестов — и опасения, и жажды защитить его от смертоносных клыков чудовищ, и нежной привязанности. Хотел было и он последовать ее примеру, как вдруг некстати вошедшая людоедка увидела окровавленные стены пещеры и хватилась самого маленького. Она дико завопила; Сокрушилло, поняв, что натворил, шепнул ей, что ошибся с голодухи, полагая, что ест человечину. Истязелла прикинулась понимающей — ведь Сокрушилло был крутого нрава и, не улыбнись она ему по-хорошему, мог и саму ее съесть.
Но увы! Сколько терзаний испытывала несчастная принцесса! Она все время думала, как спасти принца. Он же все размышлял, как столь пленительная девушка живет в таком ужасном месте, и не мог решиться бежать, оставив ее здесь; ему легче было бы умереть, чем с нею расстаться. Пока же им оставалось лишь вместе плакать и, каждому на своем языке, клясться в верности и вечной любви. Она не преминула показать ему и свою колыбельку, и пеленки, в которых ее нашла Истязелла; тут принц, узнав герб и девиз короля Счастливого острова, возрадовался так бурно, что ей стало понятно: он узнал нечто важное. Она сгорала от любопытства; но как бы он объяснил ей, чья она дочь и чья кузина? Когда все улеглись, принцесса, столь же встревоженная, как и прошлой ночью, осторожно сняла корону с маленького людоеда и надела ее на своего возлюбленного; таг же, из почтения к ней и не желая вызвать ее неудовольствие, не посмел воспротивиться этому.
Не прими принцесса из самых лучших намерений такую предосторожность — не быть бы принцу живым. Нежданно пробудившись, жестокая Истязелла вспомнила, какой лакомый кусочек этот прекрасный принц и какой аппетитный; не желая отдавать его Сокрушилло, она почла за лучшее опередить его. Тихонько проскользнув к людоедикам, она осторожно ощупала головы, ища короны (и голову принца тоже), после чего в два счета проглотила одну из своих дочек. Слышавшие это Любим и его возлюбленная дрожали от страха, но Исгязелла после этакой вылазки повалилась и захрапела, так что до утра опасность миновала.
— О Небо, — говорила принцесса, — спаси нас! Научи, как преодолеть нам бедствия наши.
Принц то молился столь же пылко, то отчаянно желал в схватке одолеть этих чудовищ, — но как? Они огромны как великаны; их шкуру пробьет разве что пистолетный выстрел. Поразмыслив так, он решил, что спастись из этого ужасного места можно лишь хитростью.
Едва рассвело, как Истязелла обнаружила косточки своей дочки и завопила что было сил. Сокрушилло пришел в такое же отчаяние, и вот они принялись гоняться за принцем и принцессой, чтобы безжалостно растерзать их; те спрятались в темном уголке; но они по-прежнему были всецело во власти пожирателей человечины, так что грозная опасность подстерегала их повсюду.
Любима ломала себе голову, как выбраться из ловушки, когда вдруг вспомнила о волшебной палочке из слоновой кости, которой творила чудеса Истязелла. «Если уж она, такая глупая, — думала принцесса, — делает эдакие чудеса, почему бы не попробовать и мне?» Проскользнув в пещеру, в которой обычно спала Истязелла, она нашла палочку, спрятанную в каменной щели, и, взмахнув ею, воскликнула:
— Во имя царственной феи Друзио, я желаю говорить на языке моего возлюбленного.
Она бы загадала много других желаний, но вошел Сокрушилло. Умолкнув, принцесса снова спрятала палочку и потихоньку вернулась к принцу.
— Прекрасный чужеземец, — сказала она ему, — ваши мучения заботят меня гораздо больше моих собственных.
Услышав это, принц был изумлен и смущен.
— Я понимаю то, что вы говорите, прекрасная принцесса, — ответил он, — ибо вы изъясняетесь на моем языке, и теперь я могу уповать, что и вы поймете: я больше страдаю из-за вас, нежели из-за себя, ибо вы мне дороже жизни, света и всего, что есть в природе.
— Не столь красиво скажу я, но так же честно. Я чувствую, что отдала бы все, чем владею, и свою пещеру на морском берегу, и всех своих барашков и ягнят, только бы видеть вас.