Кабинет-министр Артемий Волынский

Она повинилась матери и отцу, что вступила в связь с Бироном, что он не отказывается жениться на ней — она выдержала бурю и проклятия и стойко играла свою роль. Волей-неволей пришлось родственникам Бенингны согласиться на её замужество — они не чаяли выдать дочь замуж, а то, что её будущий муж — немецкий дворянин, никого не испугало. Анна дала за Бенингной богатое приданое, выпросив у Бестужева, а через него у Петра деревеньки с крепостными людьми для свадебного подарка молодым.

Под венцом Бенингна стояла с сияющим лицом, и всем находившимся в церкви казалось, что невеста действительно счастлива.

Всё обошлось и с рождением ребёнка. Анна часто навещала Бенингну: она отвела ей во дворце Кетлеров покои рядом со своими. Скоро живот Бенингны стал виден всем, а Анна полнела потихоньку, и её беременность никто не замечал.

Когда пришло время разрешения от бремени, Анна запёрлась в покоях Бенингны: старая повитуха была посвящена в тайну. Бенингна избавилась от подушек, а Анна стала крестной матерью родившегося сына. Мальчик был крепкий, большой, толстый.

Анна не находила себе места, по многу раз в день прибегала па половину Бенингны и любовалась сыном. Кормилица, статная крепостная девушка, следила за мальчиком как за собственным сыном, и Анна наблюдала за ним вдвойне.

Перестала сердиться на Анну и мать, когда узнала, что тот конюх, с которым молва соединяла её дочь, женился на её гофмейстерине. Эту историю преподнесла матери сестрица Катерина Ивановна, побывавшая в гостях у Анны и снабдившая мать свежими новостями в своём длинном письме.

Катерина Ивановна тоже была беременна, но удивительно легко относилась к этому. Она зажилась у Анны, которая ухаживала за ней, как за самым родным человеком, и только с неприязнью и подозрением взглядывала на голштинца, постоянно сопровождавшего сестру, — Катерина Ивановна не позволяла этому немцу отлучаться от своей особы ни на минуту. И Анне думалось, что недаром мать, царица Прасковья, так сердится на всех дочерей. А тут ещё получили они весточку — сплетня не сплетня, а молва росла, что и младшая их сестра не обошла себя в женском счастье: тайно от матери и от царского двора обвенчалась с худородным Мамоновым.

Иногда сёстры подтрунивали над собой, втихомолку злорадствуя над матерью, — было от чего той прийти в отчаяние, потерять голову из-за тех поступков, которыми сопровождалась жизнь каждой из сестёр-принцесс, царских дочерей. И они ждали взрыва со страхом и радостью: должна же мать узнать обо всех происшествиях в их жизни, а суровый нрав её не оставлял надежды, что она ограничится молчанием в письмах или просто угрозами расправы. Проклясть — вот и всё, что могла теперь сделать их старая, сварливая и скаредная мать. Они все боялись этого, но судьба распоряжалась ими так, что они не вольны были оглянуться на это предостережение. «Пусть проклинает», — думали все трое втайне и не хотели лишаться радостей жизни, понимая, что матери отпущены теперь только дни и часы, а там уж они станут полными хозяйками своей судьбы. А может, не успеет мать привести свою угрозу в исполнение — худа она стала, почти не встаёт на ноги. Но им не удалось избежать этого проклятия...

И только последние вспышки радости отодвигали эту угрозу. В декабре 1718 года у Катерины Ивановны родилась дочь, и в крещении её назвали Анной (по вере отца звалась она Елизаветой — Екатериной — Христиной, в России же стала Анной Леопольдовной).

Несказанно рада была внучке старая царица Прасковья и всё умоляла старшенькую приехать к ней в Россию. Ждать этого ей пришлось четыре года...

Глава седьмая

Посольство Артемия Волынского возвращалось домой, в Россию. Артемий медленно ехал верхом, покачиваясь при каждом движении лошади, едва не засыпал, а в голове всё время прокручивал последние дни пребывания в Испагани. Он не обращал внимания на ставшую уже привычной мелкую пыль, забивавшую рот и нос, на зуд, нестерпимый от проникающей сквозь одежду этой пыли, на солнце, с самого раннего утра начинавшее палить так, что от его ярких лучей слепило глаза и слёзы застилали их. Словно в мутном мареве расплывались высокомерные вершины гор, зелёные пропасти у края тропы, разноцветными узорами дробились отвесные каменные стены.

Артемию всё хотелось знать, не просчитался ли он где-нибудь, всё ли сделал так, как повелел государь, устроил ли так, как надобно было Петру.

И думалось ему, вроде бы он достойно провёл этот поход за торговым договором, и теперь уже не казались изматывающими долгие прения с первым шахским министром и бесконечные потоки слов по поводу каждого пункта в договоре.

И он опять погружался в атмосферу безграничных споров и разговоров, где на каждом шагу надо было держать ухо востро и опасаться очередной ловушки.