Качалов

Так кто же он — этот многогранный талантливый человек: режиссер или педагог драматического искусства, литератор-прозаик или же драматург?

Всякий ответ был бы неточным, ибо все это неотделимые качества душевно богатой личности. Бесспорно одно: Немирович-Данченко целиком, всем своим существом, принадлежал Театру. Вот его собственные слова: «Мечты о театре, охватившие меня с юности, кричали во мне, требовали!»

Ровно в два часа дня живописный великан с седой головой и черными усами и коренастый барин с холеной бородой вошли в большой круглый зал «Славянского базара».

Нарядный зал был переполнен. Расторопный официант во фраке, касимовский татарин, сразу узнав в одном из вошедших постоянного гостя, приветствовал его с почтительным поклоном:

— Здрэссь-те, Кинстинтин Сергеич… Быстрым, наметанным взглядом определив, что гостям не до гастрономических наслаждений, что они чем-то озабочены и явились, видимо, для серьезного разговора, официант предложил:

— Не угодно ли в ваш кабинет, Кинстинтин Сергеич? — Не дожидаясь ответа, татарин откинул тяжелую штофную портьеру, прикрывавшую дверь.

Станиславский и Немирович-Данченко чуть задержались у порога, вежливо уступая друг другу дорогу, и вошли в отдельный кабинет. После многолюдного, светлого зала там казалось почти темно и очень тихо: мягкий ковер во весь пол заглушал даже шаги.

Деловая беседа началась сразу, едва они сели за стол и закурили: Станиславский — длинную душистую папиросу, а Немирович-Данченко — толстую гаванскую сигару.

— Вы, Константин Сергеевич, конечно, догадываетесь, почему и зачем я обеспокоил вас своим письмом?

— Полагаю, Владимир Иванович, по делам театра?

— Нового, пока еще не существующего…

— Именно!

Они понимающе переглянулись, слегка улыбнулись друг другу и заговорили так искренне и просто, словно уже давно были знакомы.

С каждой минутой беседа становилась жарче. Тема для обоих была неисчерпаемой. Наперебой, горячо, как об очень наболевшем, они говорили о затхлом академизме, о безнадежном архаизме, отсталости существующих театров. Вскоре не осталось ни одной стороны жизни в старых императорских театрах, на которую не обрушился бы град беспощадной критики.

Они ни разу не заспорили. Несмотря на обилие различных примеров, на большое число подробностей, для разногласий не было повода. Взгляды их сливались, не сталкиваясь в противоречиях, хотя случалось, что один в чем-либо шел дальше, но тогда он увлекал другого своей мыслью.

Говорили, все более горячась, не заботясь о логике, иногда вразброд, сумбурно, одобряя и развивая мнение собеседника. Как полные единомышленники, они не заботились о том, чтобы произвести впечатление какой-нибудь острой фразой, «красным словцом» или псевдонаучным определением.

«Кризис театра» в ту пору не было обиходным выражением критиков. «В театре неблагополучно — он перестал радовать!» — порой вырывалось из уст зрителей и встречалось в печати.

Александрийский в Петербурге и Малый театр в Москве, имевшие привилегию именоваться императорскими, считались вершинами театрального искусства. Однако за свою долгую историю они не раз испытывали неблагополучие.

Великий М. С. Щепкин в свое время возводил здание русского сценического реализма. А драматические творения Гоголя наполнили новым содержанием основы, на которых зиждился Дом Щепкина. Минули годы, и снова возник разговор о спаде искусства Малого театра. Уныние и разочарование тем более были сильны, что погасло яркое сияние другого гиганта русской сцены — Мочалова. Даже могучий талант Прова Садовского, основателя целой актерской династии, не мог скрыть неблагополучия в стенах Щепкинского дома.

Пьесы А. Н. Островского не только положили конец застою в репертуаре Малого театра, но и революционизировали форму и содержание всего театрального искусства. Сценический реализм и романтизм, взаимно обогащаясь, стали животворным методом актерской игры. На сцене воссияли новые самоцветные имена. Целая плеяда артистов, владевших тайнами непревзойденного, благородного мастерства, вписала золотые страницы в историю Малого театра. Вот их далеко не полный список: Г. Н. Федотова, М. Н. Ермолова, Е. К. Лешковская, П. М. Садовский, А. П. Ленский, А. И. Южин…

Жизненная правда и пафос романтизма, однако, не должны канонизироваться. Как все явления жизни, они неизбежно движутся, совершенствуются, порождают новые эстетические категории. Если бы этого не было, то форма и содержание искусства вдруг остановились бы в своем развитии, закоснели и отстали от требований действительности, ушедшей далеко вперед.

— Императорские театры отстали от времени! — говорил Станиславский. — Душа зрителя влечется к чему-то иному, к новой сценической форме, к другим методам выявления характеров, чувств, настроений.

Немирович-Данченко горячо поддержал: