Кадетство. Выбор

Собиралась с мыслями. Затем отмирала, глубоко вздохнув, опускала руки и продолжала. В этот момент Полина больше всего была похожа на гимназистку начала двадцатого века, отвечающую урок перед профессором. Но уже в следующий миг она снова превращалась в учителя, который всем сердцем желает разделить груз своих знаний с учениками.

После урока, пропустив мимо нестройно покидающих класс суворовцев, Макс дождался, пока Полина останется одна, и несмело (что его самого в другое время немало позабавило бы) подошел к ее столу, где преподавательница дописывала что-то в журнале.

— Полина Сергеевна, разрешите? — начал он.

Полина подняла голову и застыла с немым вопросом в глазах:

— Да, суворовец?

Уже немного освоившись в новой для себя роли и осмелев, Макс продолжил:

— Я хотел бы записаться к вам на дополнительные занятия. Боюсь, не смогу самостоятельно освоить предмет.

Полина, видимо, сразу поняла, к чему он затеял этот разговор, потому что тут же улыбнулась, но, как и в первый раз, лишь уголками губ:

— К вашему сожалению, суворовец Макаров, я не даю дополнительных занятий. Поэтому вам все-таки придется попробовать разобраться с материалом во время урока.

Но Макс уже вошел в раж:

— А телефон ваш я могу попросить? Вдруг у меня возникнут вопросы по домашнему заданию?

— На все ваши вопросы я с удовольствием отвечу до, во время и даже после уроков, — и она многозначительно на него посмотрела: мол, все ясно? — Еще что-то? — Полина улыбнулась — на этот раз открыто — и вновь склонила голову к журналу.

Вот и поговорили. Чувствуя себя полным придурком, Макс поплелся к выходу. В коридоре нетерпеливо топтался Перепечко, который, несмотря на последние события, что-то жевал, при этом, правда, настороженно оглядываясь, нет ли поблизости офицеров.

— Ну, где ты там? — обиженно спросил он, завидя Макса.

— Там, — эхом повторил Макс. Остановился, задумался и резко повернулся на каблуках, — Так, Печка, настало, пожалуй, время, обзавестись мне здесь мобильным телефоном.

— Но ведь нельзя? — высказал сомнение Перепечко.

Однако Макс только отмахнулся:

— Кому-то, может, и нельзя… а кому-то очень даже можно.

И он быстро, не задерживаясь, чтобы посмотреть, идет ли за ним Перепечко, двинулся вперед.

А Перепечко не отставал. Он, проглатывая на ходу нелегально добытую пищу, семенил сзади.

— И как же ты, интересно, мобильный телефон достанешь? — нервничал Степа, безуспешно стараясь подстроиться под широкий шаг Макарова.

Обернувшись на ходу, Макс голосом Остапа Бендера произнес:

— Телефоны, дорогой Киса, не достают. Их вежливо просят. Вперед, заседание продолжается.

3 В кабинете самоподготовки было шумно. Кадеты вслух учили литературу, которая на сегодняшний момент оставалась для ребят самым завальным предметом. Палочка редко выходил из себя. Только по делу. Только если суворовцы не знали урок. Только если суворовцы не знали урок так, как он хотел, чтобы они его знали. То есть практически всегда.

А когда Палочка выходил из себя, он не повышал голоса, не суетился, что случалось иногда с физиком, нет — Палочка выпрямлялся, буквально весь деревенел, становясь похожим на настоящую палочку, но быстро расслаблялся и, бормоча что-то под нос, тянулся к журналу.

Дальше — к гадалке не ходи. Привычное движение рукой, и ровная маленькая линия напротив фамилии потерпевшего готова.

Кадеты давно решили, что Палочка сильно не дружит с головой. Даже хуже БМП. Та хоть изредка, да похвалит. И списать у нее, если очень постараться, можно. Ну если не списать, то «бомбу» сделать. С Палочкой такие номера не проходили. Среди учителей он слыл чемпионом по выявлению шпор. Хотя какие шпоры на литературе помогут?

Тем более если нужно стихи с выражением наизусть читать.

Сегодня суворовцы учили Афанасия Фета. Не самый простой для зубрежки поэт. Если в смысл не вникать, то учи — не учи — все одно на следующий день забудешь. А если вникать, то есть риск мозги наизнанку вывернуть. Философская лирика, одно слово.

«Все-таки Фет малость перемудрил», — размышлял Андрей, шевеля губами. Учили они по старинке — четверостишие за четверостишием.

Сначала про себя, а затем повторяли вслух, мешая друг другу.

Сухомлин предложил было положить книгу со стихами под подушку, чтобы информация во сне записалась на подкорку, но Петрович решительно отверг этот способ:

— Старо как мир и, главное, не работает. Я, помню, классе в пятом решил так басню выучить. Пробежал глазами для успокоения совести, сунул книгу под подушку и сладко уснул, уверенный, что огребу пятерку. А ночью моя собака — как только почуяла, тварь, — прыгнула на кровать, морду под подушку засунула и сожрала пол-учебника, в том числе и эту самую басню. Она — собака в смысле — тогда еще совсем щенком была. Все подряд жрала. — Петрович вздохнул.

— А меня как назло на следующий день отвечать вызвали.

Трофимов оторвался от учебника:

— Так у нас вроде собак нет. Может, попробуем?

— Собак нет, — ухмыльнулся Петрович. — А Перепечко? Кто гарантирует, что ему ночью не приспичит полакомиться твоим учебником?