Кадетство. Выбор

Рядом волновалась молоденькая, но не очень симпатичная журналистка в очках и с косо подстриженной челкой. Макс прибавил звук.

Журналистка спросила у господина Макарова, почему он решил обратить внимание на тяжело больных пациентов именно этой больницы, на что отец, выдержав положенную паузу, ответил:

— Как вы понимаете, выбор был совершенно случаен. Не секрет, что в нашем городе немало людей, которым жизненно необходима операция, но, находясь за чертой бедности, многие просто не могут себе это позволить. Я рад, что в моих силах оказалось спасти хотя бы одну жизнь, — Макс не верил своим ушам.

Отец говорил так, словно сам только что вышел из операционной.

Журналистка тем временем продолжала гнуть свою линию:

— Значит, когда вы договаривались о том, что оплатите операцию, то даже не знали имени пациентки?

Господин Макаров улыбнулся. Макс догадался, что именно в этом месте ему по сценарию положено было улыбнуться и, возможно, пошутить, как бы говоря: «Да, я молодец, но как видите, не бравирую этим».

— Зато теперь я знаю ее имя. Нашу больную… — он так и сказал:

«нашу»! — зовут Нина Владимировна Левакова.

Макс быстро выключил телевизор. А он-то, дурак, уши развесил.

Подумал, отец на самом деле помочь хотел. Бескорыстно. Но Макаров-старший и здесь умудрился найти свою выгоду. Никогда еще Макс так не стыдился отца, как теперь.

— Ну зачем же ты выключил, — раздался сзади злой голос Андрея, – такая передача интересная!

Макс обернулся. Леваков стоял рядом, с трудом переводя дыхание, зрачки его сузились.

— Круто, Макс. Спасибо тебе большое. Каково это — на чужом горе светиться, а? Да если бы я знал, так лучше… — Леваков не договорил.

Он хотел сказать, что если бы знал, то лучше бы пошел к Ромке.

Однако не сказал, повернулся и молча вышел.

Макс смотрел ему вслед и чувствовал, что краснеет.

Глава восемнадцатая.

1.

Полина Ольховская была очень расстроена. Пять лет она проучилась в педагогическом институте и ни разу не усомнилась в том, что правильно выбрала профессию. А сейчас… Нет, безусловно, Полина догадывалась, да и на лекциях им не раз говорили, что теория зачастую расходится с практикой, но она была абсолютно в себе уверена. Или самоуверенна, что, по всей видимости, не одно и то же.

Теперь уже поздно об этом думать.

Но ведь на четвертом курсе она целую четверть преподавала эстетику в одном элитном лицее. И все было замечательно: и дети ее любили, и родители восхищались молоденькой учительницей (в основном, правда, папы, но об этом Полина старалась не думать).

Когда после выпуска выяснилось, что в Суворовском училище открыта вакансия преподавателя этики и эстетики, она даже обрадовалась. Что может быть интереснее, чем прививать идеи прекрасного будущим офицерам, думала она, в глубине души мечтая воспитывать для Российской армии едва ли не новых Андреев Болконских. А что?

Много-много Андреев Болконских.

Вообще-то, Полину и раньше обвиняли в старомодности. Некоторые считали, что ее взгляды и понятия давно устарели. Особенно Яков.

Яков… Они встречались уже больше полугода, а Полина до сих пор и сама не знала, что же связывает их на самом деле. Симпатичный, неглупый, он в то же время абсолютно ее не понимал. И в первую очередь он не понимал, зачем Полина «поперлась в это дурацкое училище». «Столько есть вокруг прекрасных, а главное, доходных мест», — часто повторял он. Вот, видимо, где собака зарыта! При выборе специальности Полина в последнюю очередь думала о своих будущих доходах (что, по мнению Якова, было также крайне несовременно).

Хотя в чем-то он, сожжет статься, и прав. Работать в Суворовском училище оказалось не так просто, как она предполагала. Кто их разберет, этих мальчиков. Иногда она видела: ей удается их заинтересовать. Но чаще Полине казалось, что кадеты втихаря посмеиваются надо всем, что она им рассказывает. Это было очень обидно. Нет, никто не спорит, у ребят сейчас сложный возраст, по сути, они еще мальчишки, но все-таки…

Полина понимала, что и сама по возрасту ушла недалеко от своих учеников. Она и так изо всех сил старалась выглядеть старше и солиднее, однако это получалось у нее плохо. Нет-нет, и вылезут, как ослиные уши у царя, ее неполные двадцать два года.

А ведь суворовцы все видят. Особенно Макаров. Когда Полина была недовольна собой или тем, как прошел очередной урок, она почему-то всегда вспоминала именно Макса.

Неординарный мальчик, непростой. Иной раз так на нее глянет, что просто мурашки по коже. А в следующую минуту уже вовсю хохмит и мешает вести урок. Или, наоборот, вызовется ей помочь, а в результате вгонит в краску (хотя, слава Богу, никто вроде этого не замечает).

Полине порой стоило невероятных усилий сдержаться, чтобы не расхохотаться над очередной выходкой Макарова. Нельзя ставить под угрозу свой авторитет педагога. Однако положа руку на сердце Полина всегда с удовольствием и некоторым волнением ждала следующего урока у третьего взвода. Что-что, в скучать Макаров ей не давал.